Владимир Костин - Бюст

— Педераст! — сказал Аляска. — Вы не находите, господа?

— Находим, — ответили ему хором.

Скоро он пойдет глотать свой рис. Они расселись в сквере, высылая на него очередных дозорных.

Мимо пробегал рикша. В его седоке они признали Мишу Родненького, родственника Чики. Несмотря на ранний час, с Мишей, музыкантом-виртуозом, была его балалайка в дорогом, расшитом золотом чехле.

— О, Мишенька! — им было приятно называть Мишенькой этого «почти гениального» взрослого человека, кумира харбинской публики.

— Куда вы, Мишенька? — окружили они его, — полдень, а вы при инструменте — как это?

Родненький не ответил. Он сказал Пьеро: — А вы, юноша, остроумны. Ваше ревю меня насмешило. Я пошлю ваши стихи Аминаду Петровичу. Бон Анимадо!

Он кивнул на Чику. Сосницын чуть не взвыл от восторга. О нем узнает Дон Аминадо! Чика покровительственно обнял его за плечи.

— Но прошу вас, — продолжал Родненький, — в виду дальнейших событий… пощадите меня, если сможете.

Непонятно, но лестно.

— Так куда же вы в полдень, Мишенька? — переспросил Бестер Китон.

Виртуоз опустил голову.

— На чай, — выговорил он, — на чай к ихнему консулу. Они будут квакать, а я буду балалакать… Хорошо быть гимназистом, молодые люди!

Миша Родненький простой был русак. Он достал дорогие папиросы и угостил гимназистов. Чика, кичась родством, взял три и потрепал Мишу за плечо.

Рикша дернул далее. Родненький опаздывал.

«И на лбу его всплыл булдырь», — грустно высказался Пьеро, любитель русских сказок.

Кането смылся. Они ходили по брошенным домам: там валялись игрушки, комиксы, кипы газет, местных и выписанных из СССР. В одной газете был портрет Сталина. Они долго его разглядывали.

— Скотина, — сказал Понеже.

Видя, что не все готовы с ним согласиться, во всяком случае, безоговорочно согласиться, Пьеро плюнул на портрет и наступил на него каблуком. Он посмотрел на Ираклия.

— Правильно, — сказал Ираклий.

Все посмотрели на Ираклия. Он покраснел.

— Никому не говорите, — сказал он, — мало ли что… Папа его знал, в юности встречался с ним в Кутаиси. Говорит, что хам, грабитель. У него одна рука парализована, левая.

Гимназисты были поражены. Помолчали. Про руку — впечатляет.

— Уж вам-то, коли так, возвращаться в Союз нельзя, — сказал Хунхуз.

— Никому нельзя, — пылко сказал Ираклий, — поверьте. Папа говорит: наш на троне — всем амба.

Каждый что-нибудь да нашел. Коперник отхватил перочинный ножик с пятью лезвиями, а Бестер — сломанный радиоприемник. Он ликовал: в его потомственно-золотых руках приемник подаст голос уже сегодня.

Неожиданно нарисовались конкуренты, мальчики из Модягоу. Известная компания, бесстыдно называвшая себя каппелевцами. Их было шестеро. Они увидели вышедших из домика Алешу и Осю и отвесили им подзатыльники. Не зная броду — не суйся в воду. На шум выскочили товарищи, и Пьеро на славу оправдал свой титул Бокс. Самозваных каппелевцев гнали до Ажикейской, до самого торгового дома Чурина, и Пьеро приложился по разику к каждому. Науку драки знал он один, но этого хватало — в задачу товарищей входило вязать противников, цепляясь за их руки, и Сосницын торопливо обегал пару за парой с воздетым кулаком.

Еще год назад это было невозможно — хулиганить в центре Харбина.

Отвратительно, что убегающие каппелевцы прибегли к матерным выражениям. Это было неспортивно, как выразился Сенечка Жолтков. Каппелевские уши были осведомлены, что об их грязных словесах узнает весь молодой Харбин.

Пьеро был рад нечаянному появлению на Ажикейской. В уцелевшем кафе наискосок кассирила Лидочка Х., он надеялся, что ее земляк Басилашвили предложит ее навестить. Он не ошибся. Поскольку Лидочка была грузинкой, Ираклий уверенно провозглашал ее первой поэтессой Харбина и использовал любой шанс для пропаганды ее творчества.

Ресторан, опустившийся до скромного кафе, был еще пуст. Лидочка сидела за кассой и читала. Пьеро от дверей залюбовался пробором в ее негритянской шевелюре. У него сложился с ней тайный односторонний мезальянс, о чем она, конечно, не подозревала. Она была зрелая дама, старше его на десять лет, у нее могли быть романы, о которых не подозревал он.

Полненькая, широколицая, с низким станом, она никак не была красавицей. Но очи, но голос, но талант, но шарм девы гор — о, это стоило мессы!

Лидочка обрадовалась им, достала свою тетрадку и прочитала им десяток стихотворений. Пьеро с понятной неразборчивостью расхвалил их все. А последнее тут же повторил наизусть. Польщенная Лидочка попросила его прочесть свои. Он прочитал «Приглашение Вертинскому», которого нынче ожидали с концертом, и Лидочка похвалила его. Это могло длиться бесконечно, но в компанейцах проснулась ревность. И они стали дергать его за рукава: пора, брат, пора!