Герман Дробиз: Мальчик

Молодой остановил его, положив руку на плечо:

— Слышь, пацан… — произнес он тем самым неразборчивым голосом, который возникал, когда говоривший почти не открывал губ — такое произношение было обязательной манерой у шпаны и уголовников. Мальчик насторожился. Но старший отстранил приятеля и вежливо спросил:

— Мальчик, ты не очень торопишься?

Он заверил, что ничуть не торопится.

Тогда старший расстегнул плащ, полез за пазуху и вытащил хрустнувшую на сломе красную бумагу — тридцать рублей.

— Сходи в сберкассу, разменяй, пожалуйста.

Купюра достоинством в тридцать рублей была для мальчика довольно значительной ценностью, и он не так уж часто держал в руках такие крупные деньги. Ничего удивительного, если напомнить, например, что в те времена кирзовый мяч для игры в волейбол или футбол стоил двадцать четыре рубля и на него складывались всем двором. Мальчик поэтому с уважением и к доверенной ему сумме, и к серьезности самого поручения сунул купюру в карман куртки (вспомнил, сам он был в парусиной куртке, под ней — свитер) и отправился через дорогу в сберкассу.

Выполнив просьбу, он вернулся и протянул старшему пачку пятирублевых бумажек. Старший, однако, не шевельнулся, деньги взял молодой.

— Х-хо! — выдохнул он с чувством удовлетворения, затем отделил от пачки одну бумажку и протянул мальчику. — За труды. Бери, бери, — добавил он, заметив его смущение, и ласково ощерился. Тут у него во рту вспыхнула золотая фикса.

Мальчик взял. Он следил, как они неспешно удалялись по тротуару, минуя один дом за другим и наконец вошли в ворота последнего двора — того, где в липовой рощице стоял барак с дурной славой.

Они скрались, а он пошел дальше, по своим делам, теперь уж не вспомнить, каким — да и не изменились ли моментально его планы в связи с тем, что он нечаянно стал обладателем приличной суммы? Да, он шел, приятно переживая встречу с незнакомцами, и тут только вдруг почувствовал что-то странное в том, что произошло. Почему они сами не могли зайти в сберкассу? Уж не собирались ли они ее ограбить? Но что нового они могли узнать, послав его туда? Они даже не спросили его ни о чем. Но что-то преступное, что-то, чего он не мог понять, содержалось в их странном поручении.

Больше он никогда не видел эту странную парочку. Тогда он, конечно, не придал этому никакого значения. Но теперь подумал: странно. Если жили в бараке, как бы они не попались ему на глаза еще хоть раз? Или они остановились там ненадолго у знакомых?

— Не было на одном из них солдатского ремня с пряжкой? — спросил он у рабочего, который как раз затянулся догорающей папиросой, швырнул окурок и собирался уходить. — Ремня солдатского не было на одном?

— Какой ремень? Говорю же вам: одни кости…

И все же… Это могли быть они. Но тогда что же — в бараке жила шайка фальшивомонетчиков? Господи, неужели так могут выглядеть фальшивомонетчики — шпанистый парень и мужик в обтерханном брезентовом плаще? Или их держали на подхвате: производить размен фальшивок? Но за что тогда было убивать? Кто знает, какие страсти разгораются возле печатания фальшивых денег… Что-то не поделили, в чем-то были заподозрены… А может, их и убили в тот самый вечер и оттого он их больше и не встречал? Подумать только, треть века пролежали встреченные им незнакомцы под дурным бараком, в ста шагах от него… Какая страшная жгучая тайна, прямо-таки как в романах Дюма…

Рабочий ушел. Над котлованом висела, покачиваясь, бадья с бетоном. Из ее щелей обрывались и падали тяжелые капли.

Он сбежал с глиняной кручи, и это маленькое ускорение напомнило о прыжках с крыши дровяника на мягкий, пахучий опил…

Он вошел в пространство двух бывших комнат его семьи и остановился возле багровой кирпичной руины голландской печи. На выходе дымохода из топки, на кирпичном уступе, питаясь нанесенной за несколько лет ветрами скудной горстью почвы, стояла крошечная, напоминающая игрушечные деревца японских искусников, березка. Он приблизился, осторожно раздвинув полой плаща жгучие стебли молодой крапивы и ломая каблуком мощный куст репейника, в котором почерневшие перезимовавшие стволы перемежались свежими зелеными телами. Была еще лебеда в легкой осыпи белесовато-желтого цветения и иные дикие травы, названия которых он не знал.

Он заново воздвигал исчезнувшие стены и вновь оказывался в пространстве, казалось бы, навсегда погибшего детства.

— Чтобы вспомнить, где что стояло, нужно плясать от печки, — пошутил он для самого себя.