Он расхваливал приятелей за долготерпение и выносливость и всячески обсуждал тот факт, что сегодня они побили все свои предыдущие рекорды по дальности пробега. Он всячески нажимал на спортивную сторону поездки, и постепенно получалось, что ездили они именно из спортивного интереса, а вовсе не ради лицезрения какой-то там девчонки. Если утром он неосмотрительно изобразил из себя лихого покорителя девичьих сердец, то теперь усердно восстанавливал свой прежний, знакомый им образ спортивного паренька, закадычного дружка, для которого, как и для них, девчонки почти не существуют, и никакого трепета они не вызывают в их мужественных душах.
Он все обращал и обращал в шутку свои утренние россказни, словно бы сознавался в розыгрыше и извинялся за него, и выходило, что, не распалив их воображения несуществующей «его» девчонкой, он не соблазнил бы их отправиться в столь тяжкий и долгий путь…
Он болтал без умолку. Приятели молча слушали его, накручивая педали. Впоследствии оба рано женились, а ученик токаря, ехавший все время чуть впереди и тяжело ерзавший попкой по тяжелому, продавленному седлу, к тридцати с небольшим годам ухитрился стать отцом шестерых детей.
Когда первого сентября он отправился в школу, первой, кого он встретил, оказалась «физичка», до тех пор бывшая в его представлении женщиной высокого роста. Они встретились на подходе к школьному зданию. Он поздоровался растерянно и смущенно — оказалось, он вымахал куда выше «физички». А когда вошел в класс, то и там волшебным образом изменилось его представление о соучениках: половина класса оказалась низкорослыми крепышами. В спортзале стоял ростомер. На первой же перемене одноклассники потащили его меряться. Он встал спиной к рейке, сверху его прихлопнули мерной линейкой. Четырнадцать сантиметров за лето!
Бабушка умерла перед новым, шестьдесят четвертым годом, вскоре сестра с мужем переехали в отстроенную кооперативную квартиру. Он остался один в двух опустевших комнатах, полновластным хозяином своей судьбы, неоспоримым распорядителем своего одиночества. Он мог жить, как заблагорассудится: затаскивать в дом ватаги друзей и устраивать пиры до рассвета или запираться и работать, не отвечая на стук в дверь, мог приходить и уходить, когда ему вздумается. Происходило и то, и другое, и третье, но иногда он просыпался среди ночи с чувством, что если он сейчас не соберет нехитрые пожитки и не отправится на вокзал, чтобы уехать в любую сторону ближайшим поездом, он погибнет. А в иные бессонные ночи стены шептали ему, что этот дом — его судьба, он должен прожить здесь, сколько бог даст, и умереть тут, как умерли тут мама и бабушка.
Через год он женился, еще через два родилась дочь, все тяготы жизни в неблагоустроенном доме стали особенно явными, он занялся обменом, и вскоре ему повезло: нашлась бойкая дамочка, тайком продававшая свою квартиру. Продавать квартиры в стране запрещалось, был совершен обмен с громадной доплатой, из-за которой он влез в долги на несколько лет. Пришлось, кроме трудов за скромную плату, найти несколько приработков. Взрослая жизнь началась незаметно, сама собой.
Когда выезжал, было тяжелое чувство неверного, нехорошего поступка, предательства, отречения. Он силился придать переезду радостные краски существенной перемены в судьбе — событие отказывалось раскрашиваться в сияющие солнечные цвета. Квартира в многоэтажке, неотличимая от двух сотен других жилых ячеек дома, радовала, конечно, непривычными удобствами — газовой плитой, горячей водой, ванной, балконом — но не становилась родной.
Он перебрался не так уж далеко от места прежнего проживания — на две троллейбусные остановки в сторону железнодорожного вокзала. Его работа и прочие дела были в центре, и ежедневно он проезжал или проходил мимо старого дома.
У него возникло и закрепилось суеверие: если идет мимо, непременно тронуть ручку парадной двери, а если едет, хоть на миг увидеть ее. Если иной раз забывал или не получалось — в битком набитом троллейбусе чьи-нибудь головы заслоняли окно, — он не на шутку расстраивался, видя в том дурную примету.
В хорошую погоду любил вернуться в новую квартиру пешком и, проходя мимо старого дома, коснуться дверной ручки не забывал никогда. Стесняясь перед прохожими сентиментального жеста, касался мимолетно, как бы в задумчивости, по рассеянности, не останавливаясь. Изящная колонка граненого синего стекла свободно проворачивалась в литом латунном подпятнике и еле слышно звякала. Если прохожих рядом не было, он останавливался и обхватывал ручку, вжимая в ладонь ее грани и приветствуя дом товарищеским рукопожатием. Но дверь не открывал и в дом не заходил. Этого не хотелось. Не было желания видеть былых соседей. А в его комнатах жили и вовсе незнакомые ему люди, с которыми, провернув продажу квартиры, скорехонько и наверняка тоже с доплатой поменялась бойкая дама. Они не интересовали его, и вряд ли он заинтересовал бы их. Как ему было безразлично, кто жил в его теперешней квартире, точно так подобное не могло волновать новых жильцов его старых комнат.
Читать дальше