Арсен Титов - Кавказские новеллы

Мы пролазали по винограднику час, но больше никого не нашли. Цопе решил менять место, поехать на кукурузное поле или к реке — вдруг в зарослях камыша удастся найти утку.

На фоне недалеких гор и мощного склона долины машина наша была похожа на белую маленькую букашку. Я вспомнил про свою женщину и стал всматриваться в окно. Я был уверен, что она сейчас смотрит во все свои большущие глаза только на меня и улыбается.

— Ну как? — спросил ее Цопе, открывая дверцу. — Не украли тебя?

Она с облегчением и нежной укоризной прижалась ко мне, замерла на миг, совсем не стыдясь своих чувств, потом ответила Цопе, что очень по нас соскучилась.

— Какую женщину ты себе нашел! — воскликнул Цопе. — Один час без тебя жить не может? Смотри, сядет на шею, тогда поздно уж будет! — он говорил по-русски, чтобы могла понять и она.

Собака уселась на переднее сиденье. Виноград из сумки я высыпал к заднему стеклу, где у нас лежал лаваш. Мы поехали к реке.

Ветер здесь был еще упруже. Это чувствовалось даже в машине. Камыши по-овечьи сгрудились и, налезая один на другого, смятенно шарахались в стороны. Извечно покорные ивы, став спиной к ветру, неизвестно кому кланялись. Против ветра в воздухе висели чайки, не в силах продвинуться вперед хоть на вершок.

Одна из них была прямо перед нами. Думала ли она одолеть ветер, сказать никто бы не взялся. Может, ей просто нравилось висеть и она никуда лететь не собиралась.

Я залюбовался ею. Моя женщина взяла меня за руку и тоже показала на чайку. Я в ответ кивнул, мол, вижу. Отар остановил машину.

— Хотите, стрельну?

Моя женщина вздрогнула:

— Не надо!

— А ей ничего не будет! В патроне дробь на перепелку, ей от такой дроби ничего не будет! — сказал Цопе.

Я его подбодрил, а моя женщина запротестовала сильней.

— Скажи ей, что ничего не будет! — попросил меня Цопе. — У чайки пух упругий. Дробь ее даже не коснется!

Чайка всем своим длиннокрылым телом устремилась вперед, но ветер цепко держал ее на месте. Противоположный берег реки чуть отступился от воды, рассыпался галькой и вскинулся витым кряжем. Он был так стар, что на нем ничего не росло, помня злых монгольских коней. И тщетные попытки чаек противостоять ветру были сродни сопротивлению живших некогда здесь людей не знавшим милосердия и усталости гобийским кочевникам.

Вместе с выстрелом чайка чуть качнулась, но тут же выровнялась и продолжила свою тяжбу с ветром. Собака недоуменно завертелась, Цопе прикрикнул на нее, чтобы успокоилась. Мы поспешили отъехать, и моя женщина попросила Цопе больше в чаек не стрелять.

— Я хотел тебе показать, что ничего с ней не будет! — сказал Цопе.

— Мне не надо этого показывать! — сказала моя женщина, и голос у нее был твердый, даже немного возмущенный. Она очень уважала Цопе, и большего возмущения у нее не могло получиться.

— Хорошо, не надо так не надо! — согласился Цопе. — Только бекаса мы убили, можно было. А в чайку даже стрельнуть нельзя. Несправедливо выходит, а, сестренка? — и он глянул на нее в зеркало.

— Бекас — это охота, а чайка — это убийство! — так же твердо и немного возмущенно ответила она.

Цопе хотел возразить, но промолчал.

Из-за поворота выплыл морщинистый величественный утес, развернув нам навстречу старинную чеканку пещерного города-крепости.

— Ой, что это? — спросила моя женщина, завороженная.

Я ответил, что это Уплисцихе, пещерный город, что он весь выдолблен в скале. Цопе мой тон не понравился. Он неодобрительно посмотрел на меня через зеркало и сказал по-грузински:

— Перед старым сними шапку, перед малым и слабым склонись! не для нас сказано? — потом перешел для моей женщины на русский. — В каком веке Уплисцихе строился?

— В шестом веке уже вовсю стоял! — ответил я и хотел сказать еще кое-что, но Цопе перебил.

— Пещерный город Уплисцихе, — передразнил он меня и взорвался: — Полторы тысячи лет стоит! На него, как на храм святой, молиться надо!

Потом мы ехали и молчали, поглядывая через реку, пока можно было, пока не въехали в тополевую рощицу, скрывшую от нас город-утес. Здесь мы опять вышли из машины. Ветер был такой плотный и ровный, будто был не ветер, а сама Кура после дождей. Тополя выгнулись в одну сторону, и у них не было никакой возможности хотя бы на миг распрямиться.

Цопе оставил нас около машины, поручил развести костер и испечь бекаса. Сам, прихватив собаку, пошел на недалекое камышовое озерко.

При таком ветре разводить костер было все равно, что на дне реки, но я решился, зная, как примерно отреагирует Цопе, возвратясь и не увидя костра.