Юдит Герман - Летний домик, позже

Зима иногда мне о чем-то напоминает. О настроении, которое было у меня однажды, о желании, которое я когда-то почувствовала? Я точно не знаю. Холодно. Пахнет дымом. Снегом. Я оборачиваюсь и прислушиваюсь к чему-то, что не могу услышать, на языке у меня слово, которое я не могу выговорить. Какое-то беспокойство, знаешь? Ты знаешь. Ты скажешь: то, что не имеет имени, называть не стоит.

Во всяком случае, в тот вечер, когда ты не захотел со мной встретиться, Кристиана танцевала. Она включила радио и танцевала под Never know a girl like you before, [10] «Я никогда не видел девушки прекраснее тебя». Хит шотландского музыканта Эдвина Коллинза (1995 г.). у нее было лицо cheerleader, [11] Cheerleader — «заводила», девушка из группы поддержки, которая перед бейсбольным матчем заводит публику. длинные рыжие волосы падали ей на плечи, она была очень красивая. На Маркусе Вернере была облезлая шуба его бабушки и розовые резиновые перчатки. «У тебя такой глупый вид», — сказала Кристиана. Маркус Вернер, не глядя на нее, сделал на поверхности карманного зеркальца две маленькие дорожки из кокаина. Я не была усталой. Я сидела, облокотившись на Маркуса Вернера, на диване, его шуба была влажной от снега и смешно пахла, Кристиана подкрашивала губы помадой сливового цвета. Маркус Вернер оторвал глаза от своего зеркальца и смотрел в никуда.

Где ты был? Я тебе звонила, ты сидел перед телевизором, ты сказал, что принял не те наркотики, у тебя был усталый раздраженный голос, и ты не хотел никуда идти. Я сказала: «Кристиана влюбилась», ты сказал: «Тоже мне новость», потом мы молчали, слышен был звук телевизора, очевидно, шел фильм про войну, взрывы, сирены воздушной тревоги; я знала, что в твоей комнате холодно, на стеклах морозные узоры. Ты положил трубку.

Голос Эдвина Коллинза был с надломом, я выкурила подряд три сигареты, «Кто же на этот раз», — сказал Маркус Вернер как бы мимоходом, его перчатки издавали какой-то неприятный звук. «Помолчи», — сказала Кристиана и посмотрела на себя в большое зеркало, уперев руки в бедра, взгляд исподлобья, под глазами синеватые тени — она отлично выглядела. «Мы получим удовольствие», — сказала она и поцеловала меня в губы. Я схватила Маркуса Вернера за руку и зашептала ему на ухо, казалось, Кристиана не хотела мне мешать, я шептала: «Это очень известный режиссер. Он женат. Мы идем на прием по поводу его премьеры, будет водка, много еды, слышишь, ты получишь удовольствие», пока Кристиана не рассмеялась и не оттащила меня от него.

Снаружи было очень холодно. Я думала, как ты там сидишь в своей комнате, в кресле перед телевизором, я знала, что ты не смотришь фильм, а просто так сидишь в полутьме, глядя перед собой; я не была разочарована или обижена, я была немножко грустной, да, может быть, чуть-чуть. Было и вправду холодно. Пахло снегом, наши голоса на пустой улице звучали до смешного глухо, и мы ничего больше не говорили; вокруг фонарей были сгустки замороженного света. Кристиана была на высоких каблуках, она поскользнулась, я посмотрела на Маркуса Вернера, мы не помогли ей подняться. На перекрестке мы поймали такси, Кристиана сказала: «В театр», опустила стекло и включила радио. Таксист поморщился, но промолчал. Перед театром развевались красные флаги, двери были раскрыты, Маркус Вернер нагнулся и сказал: «Та пьеса, что сегодня шла?..», и Кристиана кивнула. «Но о чем ты хочешь с ним говорить, если не о пьесе?» — спросил Маркус Вернер и хихикнул. Кристиана обеими руками притянула его лицо к своему и сказала: «Я вообще не хочу с ним говорить. Ясно?»

В дверях я еще раз оглянулась. Я в последний раз подумала, не вернуться ли мне. Пойти к тебе, сесть рядом с тобой перед телевизором. Я бы выключила телевизор, посмотрела бы на тебя, все могло бы быть очень просто. Я не могла решить, пока не вдохнула холодный воздух и не задержала дыхание. После этого я побежала догонять Кристиану и Маркуса Вернера.

В фойе стояли длинные столы, какая-то невероятная еда, холодильники, заполненные водкой, заиндевевшие маленькие стаканы, приглашен был русский ансамбль духовых инструментов, включен красный свет. «Я сейчас», — сказала Кристиана и исчезла. Я взяла в буфете хлеб и рыбу, Маркус Вернер стал рассовывать бутылки с водкой и стаканы по карманам шубы, на нем все еще были розовые резиновые перчатки, никто на него не обращал никакого внимания. Мы ели, сидя на ступеньках лестницы, я пила водку большими глотками, и мне становилось тепло, Маркус Вернер выглядел беспокойно и непрерывно вытирал нос. «Ты слишком часто нюхаешь кокаин», — сказала я, а он сказал: «Где он, режиссер этот». Режиссер стоял возле бара. Он был большой, толстый, опустившийся, он курил сигару и пил виски, и в нем было то, что влекло Кристиану к пожилым мужчинам, к сексу с ними. Кристиана никогда не могла перед этим устоять. К тому же он был знаменит. Я указала на него пальцем и сказала: «Вот он», Маркус Вернер истерически рассмеялся, а потом сказал: «Ну конечно!» Я смотрела на режиссера и думала о бесчисленных режиссерах и драматургах, актерах и театральных художниках, которые ели за нашим с Кристианой кухонным столом, стояли под нашим душем, лежали в наших постелях, я думала об их голосах, записанных на пленку нашего автоответчика, о ночном стуке в дверь, о разбитых стаканах и непрочитанных письмах; я думала о том, что всегда чего-то не хватало и что в этот раз тоже не хватит, я думала о тебе, о морозных цветах на стекле, о запахе дыма, я думала, что нас с тобой тоже не хватило.