Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний

На следующий день после этого письма 25 июля 1917 года Блок снова доложил свою программу отчета — основного документа Чрезвычайной следственной комиссии, которая, как уже говорилось, была им подробно изложена еще 1 июня 1917 года. Тогда им была подана на имя председателя комиссии докладная записка под названием «Соображения об издании стенографических отчетов». Сейчас Блок не стал останавливаться на таких деталях, как исходный пункт отчета (9 января 1905 г. или 20 июля 1914 г.) и его печатный объем (однотомник). Судя по дневниковой записи 25 июля 1917 года, его выступление было посвящено идее отчета:

«Итак (к сегодняшнему заседанию об отчете): … мыслимо: или — большое исследованье, исследованье свободное, с точки зрения исторической подходящее к явлениям, требующее времени, пользующееся всем богатейшим матерьялом; или доклад политический, сжатый, обходящий подробности во имя главной цели (обвинение против старого строя в целом). Я останавливаюсь, по причинам многим и высказанным многими, на последней форме…

В 4 часа было заседание, на котором мне удалось это более или менее высказать. Председатель отнесся мило и с улыбкой усталости, Тарле — загадочно. Щеголев — съязвил, горячо поддержали Миклашевский и Гуревич, улыбался ласково и соглашался С. В. Иванов…»

Такова была реакция комиссии на выступление Блока. Загадочное же отношение Тарле объяснялось тем, что у него был готов собственный план отчета. Этот план Тарле изложил на заседании комиссии 28 июля. Он предложил:

— принять за исходную дату отчета октябрь 1905 г.;

— ограничить объем отчета одним томом в 25–30 печ. л.;

— разбить отчет на 3 части:

1. Введение, восемь глав, характеризующих царизм, его борьбу с народом, Государственной думой, общественными организациями, печатью, национальными движениями и девятая глава — историография последних дней старого режима.

2. Шесть глав, характеризующих методы борьбы самодержавия: департамент полиции, перлюстрация, провокации, черносотенные организации, судопроизводство.

3. Две главы, характеризующие верховных носителей власти.

Сопоставив эту программу с «Соображениями» Блока, можно заключить, что формально они мало чем отличаются друг от друга. Та же точка отсчета (1905 г.), тот же однотомник. Не было только политического доклада, о котором мечтал Блок задолго до появления в комиссии Тарле, когда писал: «Простым «деловым» отчетом комиссия не отчитается перед народом, который ждет от всякого нового революционного учреждения новых слов» (20 июня 1917 г.). Заканчивая эту мысль, он вспомнил слова Карлейля о том, что «демократия опоясана бурей».

За планом же Тарле Блок видел только «деловой» отчет и историческое исследование.

Борьба продолжалась. 28 июля Блок записал в дневнике: «Опять заседание с отрицательным результатом. К моему (мнению. — Вставка В. Н. Орлова) уже тяготеют, кроме Л. Я. Гуревич и Миклашевского (сегодня отсутствовавшего) — С. В. Иванов, а Тарле уже сидит между двух стульев…» В письме к матери, написанном в тот же день, Блок более резок: «Деятельность моя сводится к тому, чтобы злиться на заседаниях и осиливать языком и нервами в союзе с многими русскими и евреями ничтожную кучку жидков, облепивших председателя и не брезгующих средствами для того, чтобы заполучить к себе новых (как Тарле)».

Большинство в комиссии, однако, склонялось к плану Тарле, и Блок пишет в досаде:

«Отчего (кроме лени) я скверно учился в университете? Оттого, что русские интеллигенты (профессора) руководились большей частью такими же серыми, ничем не освещенными изнутри «программами», какую сегодня выдвинул Тарле, которая действительно похожа на программу торжествующего… гимназиста Павлушки и с которой сегодня уже спорили. Ничего это не говорит. От таких программ и народ наш темен, и интеллигенция темна».

Это, конечно, из-за раздражения, не от души: и Тарле не был серым, и сам Блок думал иначе — ведь за два года до этих событий, в июне 1915-го в своей автобиографии он писал: «С годами я оцениваю все более то, что дал мне университет в лице моих уважаемых профессоров — А. И. Соболевского, И. А. Шляпкина, С. Ф. Платонова, А. И. Введенского и Ф. Ф. Зелинского». Среди этих уважаемых Блоком профессоров — друзья, единомышленники и соратники Тарле.

В уже упоминавшемся письме к матери от 28 июля содержится фраза, раскрывающая все личные сомнения и колебания Блока: «Мама, я сижу между двух стульев (как, кажется, все русские)». А в дневниковой записи эти же слова применены к положению Тарле.