Array Array - РОЖДЁННЫЕ У КОСТРА

У Астафьева хрипят бронхи, и он часто сплёвывает мокроту в специальную «плевательницу». От кухонного стола мы давно перебрались в зал. Виктор Петрович расположился в глубоком мягком кресле с высокими подлокотниками. Я подпирал косяк двери.

Две стены зала занимают книжные полки до потолка. На них дарственные книги, от писателей всего света присланные.

-В капиталистической стране, - зло продолжил Виктор Петрович. – Где на любом углу можно купить бабу за десять долларов, человек – эта скотина – скотоложством промышляет. Сифилисом ламу заразил. Думаю, решаю – писать ли? В России люду живётся тяжело. Но душой русский человек чище любого американца. Поэтому и не пишу о загранице.

После войны Виктор Петрович поселился с Марией Семёновной у её родителей на Урале.

История двух подружек Зои и Гути, слышанная от уральских старожилов, много лет не давала Виктору Петровичу покоя. Может, не мне одному он рассказывал эту историю, пока написался рассказ «Две подружки в хлебах заблудились».

«Участок возле столбика «Европа – Азия» среди всеобщего произвола и изгальства, будь на то соцсоревнование, по бесчеловечности, по зверству всегда занимал бы первое место».

О загранице Виктор Петрович остерегался писать жёстко. Не упомянул в своих писаниях о колумбийских ламах, заражённых человеком сифилисом. О «родных русских ценностях» Астафьев не стеснялся просвещать мир.

Кто знал, что так повернётся в России жизнь?! Что пройдёт около четверти века и в «Женский лаг пункт на Урале», образно говоря, переродится вся Россия?

Жестокосердный «правящий класс» - этот чиновный гнус, изощрённый в изуверстве над всем живым, на корню загубит Отечество.

«Обслуга здесь не знала уже, что бы ещё такое придумать, чтобы ещё больше унизить, замордовать, изничтожить женщину. Конвоиры к концам витых ременных плетей привязывали гаечки и упражнялись: кто с одного удара просечёт до костей несчастную жертву. Один крупный специалист просекал женщину до костей сквозь телогрейку и робу. Донага раздетую здесь женщину распинали, привязывали под сторожевой будкой – на съедение комарам, и здесь же, наконец, додумались до того, чтобы садить нагую женщину на муравейник. Палку-распорку привяжут к ногам жертвы, верёвками прихватят туловище и руки к дереву да голым-то задом на муравейник. Чтоб муравьям способней было заедать живого человека, во влагалище женщине и в анальное отверстие вставляли берестяные трубочки. Кто не слыхал крика, съедаемого гнусом иль муравьями зажаленного, тот и ужаса настоящего в жизни не знал.

Веселей забавы у них не было, как попользовавшись женщиной, для полного уж сраму затолкать в неё что-либо: огурец, рыбину, желательно ерша или окуня, - рыдает Гутя в рассказе «Две подружки в хлебах заблудились.

-Зое забили бутылку, а она в ней раздавилась. Я уже в холодном сарае её нашла – валяется в куче замученных мёрзлых женщин. И в промежности у неё красный лё-од комками…О-оо, Господи-ы! И за что? За что? На работу девчонки опоздали!».

Говоря о «паскудном народце», Астафьев пишет:

«Но давно уже привыкли русские люди к смертям, к костям, к мукам, их уж никакими, даже мамонтовыми, костями не удивишь.

Вон на этом же участке возле отметки «Европа-Азия» лагерное начальство никуда не уехало, замполит лагеря ведает милицией, борется с преступностью. Сошки помельче, совсем из посёлка никуда не девались, по-прежнему здесь руководят, орут, матерятся, замахиваются: «Н-ну, погодите, с-суки, дождётесь…»

Рассказывал Астафьев забористо:

-Не они ли, воспитатели с хребта Уральского заправляют жизнью в России?

Виктор Петрович вспомнил Амстердам.

Будучи там по делам своих книг, переведенных на датский язык, искал памятник голландского классика Эдварда Деккере по прозвищу Мультатули. Не нашёл. Шибко удивился, когда хозяин издательства «Мелехен» Мартин Аршер сказал, что не слышал о таком голландском писателе.

-Сколько же тратилось и тратится человеческого разума на то, чтобы убить в человеке человеческое? Я часто об этом на читательских встречах говорю, - вздыхает Виктор Петрович. – Для истребления человека сотворены сегодня такие ухищрения, что и самого ума, всё это измыслившего, не хватает постичь деяние своё. И в то же время звучит Гендель и Моцарт, стоят на полках Толстой, Пушкин, Шекспир, Бальзак. Но всего их человеческого гения, всех жертв, видно, оказалось мало, чтоб образумить род людской, чтоб вознести добро так высоко, что оно недоступно было бы злу…