Пол Теру - Моя другая жизнь

— Это про Блейка говорят все.

Она даже не замедлила шага и не повернула головы.

Вот классический лондонский упрек — в безнадежной банальности ваших высказываний. Это говорят все. Ее замечание показалось мне грубым, но то был лишь очередной ход в шахматной партии. В начале своей жизни в Лондоне я бы ее возненавидел за такие слова. Теперь же я воспринял их как ловкий переход к обороне, легкое поддразнивание, а вздумай я обидеться, она подняла бы меня на смех. В Лондоне в таких случаях принято не ударяться в амбицию, а отвечать той же монетой, да поязвительнее.

— Это говорят все, потому что это очевидно и потому что это правда, — сказал я. — Если уж кто и был со странностями, то, по-моему, сам Рескин, а вовсе не Блейк. Увидев волосы на женином лобке, Рескин был потрясен. Он решил, что во всем свете они есть только у нее — этакая физическая аномалия.

— Рескин известен отнюдь не только этим, — заметила леди Макс.

— Но остальное совсем не интересно, — сказал я.

Мои слова пришлись ей по вкусу.

— Мне очень нравится его болезненная тяга к нимфеткам. Он ведь обожал маленьких девочек.

— Детская порнография, — бросил я.

— Чувствуется, это вас сильно шокирует. Тем не менее Рескин был невероятно романтичен, — сказала она, не отрывая взгляда от рисунков Блейка. — Кстати, раз уж речь зашла о волосах на лобке. Некоторые замысловато подбривают их, придавая определенную форму.

— Есть и такие, кто, если верить Д. Г. Лоуренсу, вплетает в них цветы календулы.

— До чего же дурацкая книжка, — сказала леди Макс. — Абсолютно неправдоподобная. Одни жуткие фантазии Лоуренса насчет английских классовых перегородок — мужественный егерь, сексуально озабоченная аристократка, оскопленный лорд. А кроме всего прочего, там совершенно превратно представлен оральный секс.

Она склонилась над подсвеченной витриной с гравюрами Блейка, ее лицо сияло над Богом-Отцом, который, в окружении ликующих ангелов и пышных облаков, держит в руке золотой циркуль.

— Навряд ли ей удалось бы ему отсосать, играя с его пенисом как с мини-сарделькой.

Она опять важно растягивала слова, тем самым несколько облагораживая непристойную фразу. Стоявший неподалеку едва различимый в сумраке человек смущенно и неодобрительно крякнул.

Хотя в затененном зале я не мог разглядеть лица леди Макс, мне почудилось, что она улыбается.

— В ваших романах сексуальной изобретательности куда больше, чем у Лоуренса.

Это был шаг вперед после слов «Вы пишете гораздо лучше Хью Уолпола».

— Я всегда считала, что описание половых сношений — большое испытание для литературного таланта.

— Да, секс на книжной странице — дело нелегкое. Приходится выбирать между медицинской абракадаброй, заборной лексикой и добропорядочной фразеологией. Я использую все три источника.

Но леди Макс меня не слушала.

— Как, например, вы обошлись с педерастией… — промолвила она.

У меня пересохло во рту.

— У вас редкая способность проникать в сокровенные глубины.

Опять очко в ее пользу. И нечего добавить.

— Уильям Блейк венчался в церкви здесь неподалеку, — сказала она. — Хотите взглянуть?

И решительно двинулась из зала; вскоре мы вышли на влажный воздух и зашагали по набережной вдоль белесой бездонной реки, казавшейся в тот день необычно бурной.

— Когда-то здесь была тюрьма, — сказала леди Макс, спустившись к самой воде. — Миллбанк. Ее описал Джеймс в «Княгине Казамассиме».

Я только что закончил рецензию на книгу Генри Джеймса, но об этом и не подозревал.

— Кажется, будто река течет вверх. Видите? — сказала она.

И правда — надорванная диванная подушка, сломанная ветка и куски пенопласта плыли по направлению к мосту Воксхолл.

— Сейчас вода и впрямь идет против течения, — объяснила она. — И так до самого Ричмонда — из-за прилива, понимаете? Лондонцы то и дело посматривают на Темзу, но никогда не замечают ее истинного характера, не видят, что течение в ней меняется на противоположное по четыре раза в день.

При этих словах она подняла затянутую в перчатку руку.

— В этих туфлях больше шагу ступить не могу.

На ней были те самые туфли, которые Маспрат назвал «ну-ка, трахни меня».

Она решительно остановила такси, и я остро ощутил свою никчемность. И потом, после интимного уединения во время недолгой поездки — шофер за перегородкой, ее рука лежит на моем бедре, — с неожиданной суровостью, будто наказывая меня за что-то, леди Макс вышла и зашагала прочь, предоставив мне расплачиваться с таксистом. В смятении я дал ему до смешного много на чай, а он лишь пренебрежительно фыркнул, давая понять, что для него это дело обычное.