Игорь Симонов - Год маркетолога

А теорию я выстроил потому, что сам подвержен стереотипам. И становились понятными Настины слова, что ничего я о ней не знаю и не понимаю. Тогда еще более непонятным оказывался ее интерес ко мне. Окруженная самыми разными celebrities и сама почти знаменитость, влюбилась в средних лет маркетолога, на которого и внимания не должна была обратить. Это было за пределами моих представлений об окружающем мире. Мне было стыдно за свои нелепые домыслы и тревожно от проникновения на неизведанную территорию. Но это в том случае, если она говорила правду. Все, я устал от этих мыслей. Всего этого слишком много для меня. И неожиданно сильно захотелось домой в привычную жизнь, где просыпаешься утром в теплой постели, подушка, на которой спала Ирина, пропитана запахами ее духов и кремов, она встала на полчаса раньше, чтобы успеть сделать свои упражнения и принять душ, закрыть окно, сохраняя в комнате накопившуюся свежесть холодного апрельского утра... Кофе, тосты, апельсиновый сок, фрукты – мы с ней не едим много утром.

– Что у тебя сегодня?

– Я задержусь, ты поужинаешь где-нибудь?

– Что-нибудь интересное?

– Да нет, обычная ерунда, все интересное я оставлю для тебя...

– Ты уже второй день обещаешь.

– Да неужели? И ты это терпишь? В любом суде это признают достаточным основанием для развода.

– Ну, не в любом, мы такие молодые, энергичные, привлекательные, пара на загляденье, все складывается как нельзя лучше – только вот детей почему-то нет.

– Кто это сказал? – А, это я сам себе и сказал, просыпаясь в самолете, который заходит на посадку. Ирина хочет подождать, я тоже могу подождать.

– Я рожу в тридцать, сейчас это нормально.

– Давай в двадцать девять.

– Ты хочешь поторговаться?

– Нет.

– Тогда не спорь.

А я и не спорю. В привычной жизни мы нервничаем на работе и пытаемся расслабиться дома. Я понимаю, что мы с Ириной живем той жизнью, которую не многие могут себе позволить. У нас есть квартиры и служебные машины, мы не платим даже за бензин, мы не платим даже за мобильные телефоны и ноутбуки, не говоря уже о медицинской страховке, и при этом наш совокупный годовой доход с учетом бонусов или премий примерно четыреста тысяч евро на двоих. То есть по любым меркам мы относимся к upper middle class [30]. И это в нашито годы. Мне нравится. Ирине, кажется, тоже стало нравиться. Конечно, у нас нет и никогда не будет своей яхты, не говоря уже о самолете, и виллы на Лазурном Берегу, но дом где-нибудь в Тоскане или на севере Франции мы вполне можем себе позволить, хотя сейчас не очень понятно зачем. Мы можем путешествовать столько, сколько хотим, и туда, куда хотим, и останавливаться при этом в тех местах, которые выбрали, не думая, сколько стоит номер в гостинице.

Но мы не можем позволить себе и вряд ли в ближайшее время сможем виллу с большим бассейном и прислугой за пять тысяч евро в день. Мы не можем позволить себе всегда летать бизнес-классом. Мы не можем позволить себе ездить на тех машинах, которые нам нравятся, хотя у нас неплохие машины. Я покупаю Ирине на день рождения и на Новый год ювелирные изделия, но не могу и еще долго не смогу купить что-нибудь дороже двадцати тысяч евро. И так далее. Это и есть ограничения, накладываемые средним классом на себя самого, в какой бы верхушке его ты ни находился. И этот короткий монолог может вызвать негодование у девяносто восьми процентов тех, кто его услышит, но это правда. У нас с Ириной очень хороший бюджет, но у нас бюджет. И если ничего принципиально не изменится, он будет у нас всегда, больше – но бюджет. Для меня это нормально, мне не нужна другая жизнь, меня вполне устраивает эта, но Ирине после рассказов старых приятельниц о вечеринке в Сардинии, Антигуа или на яхте становится грустно от того, что ее там не было и уже никогда не будет, а может, радостно, что никто ее с этой яхты не выставит. Может, грустно, а может, нет. И я не знаю, грустно или нет, потому что она никогда мне этого не скажет. Иногда мне кажется то так, то эдак, но она первая сказала бы, что все это комплексы.

Может, и комплексы, но правда в том, что мне моя жизнь нравится. Я хороший, востребованный специалист и делаю для своего возраста хорошую карьеру. Подчеркиваю, не отличную, но хорошую. При отличной я был бы уже вице-президентом крупного банка и персонажем той самой хроники, о которой можно прочесть чуть выше. И я знаю таких. Это вполне реальные люди. Но вот что меня всегда интересовало – и что дальше? В тридцать шесть – вице-президент крупного банка, потом, может быть, президент банка или не банка, скажем, лет в сорок. Все, это конец карьеры и стремиться уже не к чему, если, конечно, не ставить целью уйти в политику или стать министром, но это для меня пока такой же маргинальный случай, как и любой downshifting [31]. Только представить, в сорок лет, не обладая и половиной того профессионального и жизненного опыта, который необходим в этой области, оказаться на государственной должности... И я опять спрашиваю: что дальше? Нарушается преемственность поколений, опыт теперь можно набирать только за счет собственных ошибок, спину подпирают те, кем ты сам был еще вчера. Так что остается только повторить: мне нравится моя жизнь представителя верхней части среднего класса. Я знаю свой следующий шаг, когда придет время его сделать, начну планировать следующий с шагом примерно в три года. И не факт, что в этой компании.