Игорь Симонов - Год маркетолога

– Конечно.

– Давай пойдем завтра в театр. Только ничего не спрашивай, просто скажи «да».

– Да.

Можно, конечно, развить мысль о наказании за навязывание людям стандартов и провести параллели с другими людьми и другими стандартами и чем все это закончилось, но нет никакого желания. По крайней мере, сейчас. Потому что тысячу раз мог я успокаивать себя мыслью, какая Настя прагматичная, расчетливая и избалованная, но уже после первых минут наведения разрушенных разлукой мостков, связывающих нас, и восстанавливалось движение тепла, энергии, нежности и желания, восстанавливался этот баланс, о котором вчера еще думалось, что нет его и не может быть. А потому вычеркивалась из списка строка о том, играла она со мной или была искренна, или ее искренность и была игрой, или это был тот образ, который она проживала в настоящий момент. Главным было, что чувствовал я, а я чувствовал себя очень влюбленным и очень любимым. Нежность и страсть переполняли меня, не оставляя места другим чувствам и точно не оставляя места каким-либо мыслям. Было четыре утра, мы лежали, прижавшись тесно, пытаясь отдалить сон еще хоть на несколько минут, я гладил ее спину от шеи вдоль позвоночника, задерживаясь на пояснице перед тем, как еще раз прикоснуться к округлым, нежным, дышащим ягодицам, ищущим тепла моей руки. И слушал ее полусонный, чуть хрипловатый полуголос-полушепот, рассказывающий перед сном лучшую в мире сказку.

– Я тогда вошла в ресторан и увидела тебя, как ты читал меню. Ты был такой красивый и усталый, умный, добрый, не смейся, я сразу все это почувствовала, я не умею так думать, как ты, но чувствовать я умею, и я сразу чувствую, если это мой человек. Я знаю, что ты женат и любишь свою жену, и ты занят, и у тебя работа, и у меня работа, и мы можем видеться только очень редко, значит, будем видеться редко, я буду скучать и накапливать свою нежность, мне еще мало лет, мне ни от кого ничего не надо, я могу просто любить и ждать встречи. И, пожалуйста, не думай, мой любимый, что это станет для тебя обузой. Мы будем встречаться, только когда ты сможешь. Вот видишь, я первая сказала, что люблю тебя, нет, не говори ничего, не сейчас, просто обними меня крепче...

По трезвому размышлению, может, это были лучшие два дня в моей жизни. So far [28]. Я достаточно подробно рассказал про первый день, а на следующий, проснувшись часов в десять от переполнявшего обоих желания, мы посмотрели друг на друга утренним взглядом, который, как известно, сильно отличается от взгляда вечернего – не всегда хочешь проснуться с тем, с кем засыпаешь, но это был не наш случай. Не знаю, кого именно увидела Настя, открыв глаза, а я увидел чуть заспанную зеленоглазую красавицу с золотыми волосами, и «доброе утро, любимый» потонуло в моих поцелуях.

Мы долго завтракали, гуляли, взявшись за руки, ради нас солнечные лучи пробили хмурое небо, мы согревались шопингом, причем Настя категорически отказывалась от моих предложений заплатить за что-нибудь: «Хорошо, только одну вещь в подарок, чтобы ты сам выбрал». Я выбрал сумку Chloe. Потом она сказала, что хочет купить что-нибудь мне. «Нет, нет, – сказал я, – давай не будем, и потом надо все это отнести куда-то и успеть в театр».

– Ну, пожалуйста.

– Нет, – сказал я, не объясняя, почему, собственно, нет. Мне так не хотелось говорить, что было бы странно, если бы я купил себе что-нибудь, не посоветовавшись с Ириной.

Затея с походом в театр, где мне, кстати, очень понравилось, разъяснилась после спектакля, когда мы ужинали в небольшом ресторане или кафе, прямо рядом с театром на Sloane Square [29]. Я сказал Насте, что никогда не видел таких спектаклей, что я привык совсем к другому, точнее сказать, ни к какому не привык, просто в моем представлении театр – это нечто другое.

– Ну, ну, говори дальше, – загадочно улыбнулась Настя.

– Ну что говорить, я же ничего в этом не понимаю, наверное, это все глупо – то, что я говорю.

– Ну, пожалуйста...

– Ну, не знаю, театр – это «Вишневый сад», «Женитьба», «Бесприданница», декорации, костюмы, заслуженные артисты, большие залы...

– И ты туда ходишь?

– Можно сказать, что нет.

– Почему?

– Мне неинтересно. То есть я знаю, про что написана «Бесприданница», и я понимаю, что для своего времени это бомба – олигарх там и все дела. И каждый новый режиссер пытается рассказать эту историю по-своему, чтобы все знали, как он понял Островского. Но мне это неинтересно. Это его проблема. В кино, конечно, тоже делают ремейки, но не каждый же год на одну и ту же тему! Театр всегда рассказывал о сегодняшней жизни. А теперь перестал. Поэтому я и удивился сегодня. То есть значит, что у нас перестал, а в Европе совсем не перестал. Интересно, почему?