Валерий Шелегов - Зелёный иней

«Ждала?!»

— Случилось что?.. — быстро и тихо спросила.

— Нет, — жаром обдало уши. — Ромки не стало видно в уголке…

— В круглосуточном детском саду. Ремонт надо закончить. Смотреть за ним некогда…

Слышал легкое дыхание. Нежность горячила кровь.

Она видела, ценила. Пережила «крах семейной жизни». «Первую любовь» к мужчине.

Люди из Управления обедали в столовой «Военторга». Рядом. Стал замечать нервозность Эрики, когда она присматривалась к офицерской жёнке, что за буфетной стойкой работала. «Женщина военных городков» слушала стихи интимно. Читал ей. От доброго слова, «женка» тянулась и дышала порывисто. В присутствии Эрики сторонился буфетной стойки. Иных стихов, там от меня желалось…

Читать стихи Эрике и в голову не приходило. Смущался леди Лейбрандт…

Ужин в пятницу, завершил рабочую неделю. Из столовой вышли рядом.

— Не возражаешь, если за Ромкой провожу…

— Не возражаю…

Дыхание океана напомнило, в каких мы широтах. От Управления шагать до Детского сада в Погрангородок. Улица одна по изгибу мыса. Тундра уже в глубоких снегах. Она рядом.

На горизонте! По меридиану на восток — Мыс Дежнева! По Нему проходит Полярный Круг. Там, алой зарей трепетало Полярное сияние. Там очеретом заканчивается родная страна. Роднее нет. И дальше бежать некуда.

— Я одна зайду?! — Смутилась Эрика моему желанию подниматься по крутым ступенькам Детского сада.

— Хорошо…

Одета она в добротную дубленку. Осанистый голубой песец на шапке и вороте. Седые торбаза, с бисерным орнаментом на голяшках. Залюбовался ею, пока она поднималась на верхнее крыльцо до дверей подъезда.

И тень сомнения от мысли, что могу исчезнуть из ее жизни, запечатлелась в лице и взгляде, когда она обернулась…

«Кто, есть?» Человек, за спиной которого Полярное сияние в глубине космоса…

Ромке я не чужой. Мальчишке в общежитии приткнуться не к кому. Нет ребятишек. И без Ромки, мне не жить. Первое время он вредничал, заслоняя собой экран телевизора. Дразнился в Красном уголке «рыжий», язык показывая. Я посмеивался, да покуривал. Сизый дымок в сыром холодном воздухе густел. Не комната, табачная «душегубка». Дверей навесных нет. И сизая полость дыма уплывала в дверной проем в коридор. Ромка нырял под полость дыма, отдыхивался.

— Ага, ты нарочно, — догадался он, заметив, что от окурка вновь прикуриваю цельную сигарету.

— Нарочно, выкуриваешь меня?! — Подскакивая, стал заглядывать в глаза.

— Нарочно, — согласился. — Ты ведь тоже, из вредности, не даешь смотреть кино. Заслоняешь экран.

Перестал вредничать. В моей комнате варили чай, смыкали сгущенку из баночных дырок, пробитых ножом. И, сглатывая смешки, хихикали над своим телячьим сопением и чмоканьем.

Однажды, Ромка поздно у меня задержался. Пурга в тундре утихомирилась. И комната потеплела от электроплитки. Пили чай. И Ромка, открыв рот, слушал стихи. Читал ему Блока из томика. За дверью позвала Эрика.

— Ромка?! Спать пора. Рано, в садик, подниматься, — не пыталась она войти.

Я отложил книжку, поднялся, распахнул дверь. Пригласил. Ромка сидел уже на моем месте под настольной лампой. «Рыжим» затылком к нам, щекой на стол.

— Не пойду. Не хочу…

— Может, ты здесь и жить останешься? — вспылила, ровная всегда Эрика. Ромка убрал затылок, шлепнулся щекой о стол. Распахнутые рыжие глаза вперил в нас.

— И останусь! И буду здесь жить!

Эрика мягко, для острастки, потянула пальчиками Ромкино ухо.

Тут уж загородил дорогу я.

— Зря ты этак…

Она разжала пальцы. Стояли мы грудь в грудь, и я слышал учащенное дыхание.

— Защитник?

Ромка охватил меня за пояс со спины.

— Ну и живите…

Вышла.

— Обидели мать. Ступай домой. Поздно. Тебе, игры. А у мамы, работы много.

— Хорошо, — ответил Ромка. — Мать, обижать не будем.

— Не станем. — Подтвердил я.

Ромка послушно ушел.

Не прошло и часа, постучалась в дверь Эрика.

Ночь на дворе. Спит общежитие.

Поверх ночной рубашки, на Эрике теплый восточный халат.

— Не засыпает. Тебя требует. Приучил его к сказкам. Иди, рассказывай…

Капли из худых кранов в умывальнике в пристройке гулко слышны в безлюдном коридоре мертвого сном общежития.

Эрика пропустила меня в комнату. Зашла следом, плотно поджав дверь. Сноровисто выручилась из халата. Осталась в ночнушке до пяток.

Ромка дрых без задних ног, подкатившись под ковер к стенке. Под своим одеялом. Я опустился в знакомое кресло, в круг света от ночной лампы.