Ференц Мора - Дочь четырех отцов

Между прочим, слуховое окно — здесь не столько метафора, сколько все та же объективная реальность. Я обнаружил, что из чердачного окна виден и курганник; и садик при почте. На Семи холмах мало чего можно было разглядеть: поденщиков моих не было видно вовсе, только дым поднимался клубами. Видя дым, я по крайней мере мог с уверенностью сказать, что все трое венгров на месте и заняты тем, что жарят ворованную кукурузу. Строгого режима они не соблюдали: жертвенным дымком тянуло как до, так и после обеда. В почтовом садике можно было увидеть куда больше, но, к сожалению, лишь рано утром. В эту пору Андялка поливала цветы — босая, в блузке без рукавов и подоткнутой юбке, со скрученными в узел волосами. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы вербены и петунии так стелились по земле, как в этом саду. Я полагаю, они стелились так низко потому, что хотели коснуться ее ног. Мне был по душе розовый и темно-синий шпорник, потому что на его фоне ножки Андялки выделялись своей белизной, а вот на белые левкои я злился: они были того же цвета. Старого кактуса-борщевика я считал своим другом, потому что он цеплялся за ее юбку всякий раз, когда она проходила мимо. Как-то я сказал ей, что будь моя воля, я посадил бы у нее в садике сплошные кактусы.

— Вот хорошо-то, — рассмеялась она, — не пришлось бы столько поливать. Кактусы можно поить гораздо реже, чем шпорник.

— Нет, тогда лучше засадить все шпорником.

— Почему? — она взглянула на меня с недоумением. — Что вам за радость от того, что я таскаю эту тяжелую лейку? Поглядите, как у меня стерты ладони.

Разумеется, мне ничего не оставалось, как поцеловать эти ладошки. Как бишь говорила та красавица? Пусть поцелуи живут в ладошке, как в гнездышке, вдруг да вылупятся…

Днем я раз по сто наведывался на чердак, но Андялка среди бела дня показывалась крайне редко. Можно было увидеть разве что господина Бенкоци, торчавшего у ограды. Однажды я застукал его, когда он пытался стянуть синюю ипомею с белой бахромой. Меня подмывало закричать: «эй, воришка, я все вижу», но в таком случае выяснилось бы, что я и сам подглядываю. Поэтому я ограничился тем, что мысленно пожелал ему застрять в прутьях ограды.

Но вот однажды молодого господина постигло кое-что похуже моего проклятия. В тот раз он тянулся за турецкой гвоздикой — держу пари, он не знает, как она называется по-латыни, хотя изучал латынь совсем недавно, — и дотянулся как раз в тот момент, когда в саду появилась госпожа Полинг. По-видимому, она вышла за огурцами: в руках у нее были нож и корзина.

Тут я убедился, что сей бравый молодец, в сущности, большой трус. Видит бог, госпожи Полинг совсем не следует бояться, я, к примеру, охотно беседую с ней, когда Андялка почему-либо задерживается, однако господин Бенкоци пришел в ужас, было видно, что он не прочь сделать ноги. Но — поздно, госпожа Полинг заметила цветочного воришку, направилась в его сторону и окликнула его. Мне не было слышно, о чем они говорили, но я видел, что госпожа Полинг размахивает руками, а в руках у нее — нож. Странно, однако, вот что: как могла эта милая, всегда любезная женщина до такой степени разъяриться из-за какой-то турецкой гвоздики? Ведь когда я бываю у них, она частенько напутствует Андялку: «Идите, доченька, в сад. Собери господину председателю красивый букет». А теперь вот, извольте видеть, нападает на господина Бенкоци с ножом. Что за дикая, однако, манера воровать цветы! (Сегодняшняя добыча едва ли пополнит его гербарий.) Нет, что ни говори, наглость этого юнца не имеет пределов: он еще смеет спорить! Правда, под конец он совсем сник и принялся о чем-то просить, а перед тем как убраться, с мольбой протянул к госпоже Полинг руки. Наверняка заклинал не позорить его перед Андялкой.

В тот же день страсть к наблюдениям за жизнью подвела меня самого. Спрыгнув с чердачной лестницы, я угодил прямо в объятия Фиделя, чистившего под лестницей ружье.

— Ты-то что потерял на чердаке? — он уставился на меня с недоумением. — Там нет никаких древностей, старина, вот разве что куча оловянных пробок от пивных бутылок времен татарского нашествия. Но они используются в педагогических целях: я раздаю их детям в награду за сданный экзамен. Дети радуются им, как сокровищам инков, а все потому, дружище, что со времен войны выросло целое поколение, в глаза не видевшее бутылочного пива. Нет, кроме шуток, ты что-нибудь высматривал на чердаке?

— Не на чердаке, а с чердака. — Я отряхнул колени. — Я присматриваю оттуда за моими работниками, проверяю, не придавило ли их одним из Семи холмов.