Ференц Мора - Дочь четырех отцов

— Много у тебя книг, — сказал я попу.

— Барахла много. В молодости я был большой любитель собирать книги, собрал черта и дьявола; понимаешь, я ведь рано уразумел, что епископа из меня так или иначе не выйдет, а чем-то ведь заняться надо.

— Много читаешь?

— Черта с два. Я, дружище, уж лет пять не читаю ничего, кроме «Тысячи и одной ночи»; могу показать, коли не веришь.

С этими словами он направился к кровати — только тут я заметил, что в углу стоит топчан, — и вытащил из-под него потрепанную книгу. По зеленому цвету коленкора я моментально узнал издание Поля Грева.

— Видишь, я держу ее здесь, чтоб всегда была под рукой. Вот и нынче ночью заснул над историей о трех горбунах. Эта книга не смущает, не то что какой-нибудь Бернард Шоу.

— Ага, — сказал я, — выходит, ты все-таки почитываешь еще кое-что кроме «Тысячи и одной ночи».

— В глаза не видел его книг, а знаю о нем от своей приемной дочки; она как что прочтет, сразу мне рассказывает. Ну, с приездом!

У меня хватило такта не расспрашивать о приемной поповне, и я поспешно утопил в вине следующую мысль: «Надо же, и здесь люди впадают в романтику!» Впрочем, чему тут удивляться: человек пять лет подряд пережевывает истории про Гаруна аль Рашида. Да, у меня у самого была «Тысяча и одна ночь», но мне она была нужна для дела: я изучал по ней древние пути торговли слоновой костью, эта проблема интересовала меня в связи с чибракскими раскопками скифских поселений. (Результаты опубликованы в «Археологическом вестнике», с кучей опечаток; вместо «бусы» всюду получилось «усы», лет сто спустя Будапештский Японский институт археологии непременно сделает на этом основании вывод о том, что все скифы были усаты, и женщины — в том числе.)

— Славное винцо, правда? — Поп с досадой хлопнул стаканом о жестяной поднос.

— Да, такое приятное, легкое, — заявил я из вежливости с видом знатока, потому что знал, что так принято, хотя, наверное, никогда в жизни не пойму, как вино может быть легким.

— То-то и оно, так его и разэтак. Ну да ладно, завтра добудем у нотариуса чего-нибудь получше. Есть у него. такое двухлетнее столовое, гладит горло, что твой бархат. Давай не будем больше травиться, пойдем лучше спать.

Он обнял меня за плечи и проводил в отведенную мне комнату; комнатенка была чистенькая, уютная, из распахнутого окна, выходившего на Тису, доносился сладкий запах мяты.

— Ах, как хорошо! — я вздохнул полной грудью с невольной аффектацией, без которой не обходится ни один горожанин; по-моему, первые часы, проведенные в деревне, способны пробудить поэта даже в школьном инспекторе.

— Да, это потому, что ветер с луга. — Поп плотно закрыл окно. — Но на рассвете он всегда меняет направление и приносит такой адский запах, что мухи дохнут: с той стороны у нас мыловарня.

Он потрепал меня по подбородку, встряхнул спичечный коробок, лежавший на тумбочке, проверяя, есть ли в нем спички, потом ласково улыбнулся и положил руку мне на плечо:

— Ложись поскорее, а то в деревне ночь разменивают рано.

Ага, — подумал я, — это надо будет записать в «Т. VI» как местный речевой оборот. Эти слова скажут Турбоку первой же ночью в деревне. Он помрачнеет и содрогнется, почувствовав здесь какой-то мрачный символ.

Записать я ничего не успел, потому что, едва добравшись до кровати, немедленно заснул и открыл глаза лишь тогда, когда забытая мною свеча зашипела, собираясь погаснуть. За окном уже занималась заря. Да, ночь здесь разменивают быстро, ничего не скажешь.

По будням в деревенской церкви бывает только «бормотная» месса. Ни органа, ни кантора, и хорошо еще, если кто-нибудь из прихожан зайдет помолиться, а то случается и так, что поп остается в храме один на один с господом богом. Первый находится там потому, что это — его прямая обязанность, второй — в силу своей вездесущности. Две-три древние старушонки с трясущимися головами, что притаскиваются сюда время от времени, в счет не идут. Эти церковные крысы — такая же неотъемлемая принадлежность церкви, как кисти — шелковой шали. Без них не обходится ни обедня, ни вечерня, ни крестины. Праведные души, они во время оно непременно будут восседать среди агнцев одесную Всевышнего и точно так же клевать носом, как в этой церквушке. Но это не беда: все хороши, когда спят, доказательством тому может послужить хотя бы то, что господь бог, согласно Библии, предпочитает беседовать со спящими.

Что же до господина священника, то он старается не переполошить прикорнувших праведниц возней около алтаря. (По крайней мере, не будут кашлять при чтении Евангелия.) Он старается двигаться как можно тише, для каковой цели и носит туфли на суконной подошве, боится, что лампада звякнет о дискос, и ворчит на карапуза-служку: