Ференц Мора - Дочь четырех отцов

— Есть маленько, — сказал мой возница, которого, как выяснилось, звали Андрашем. — Не всем же такое везение, как дяде Йошке, чтоб целыми днями на воде холодиться.

— Тут, должно быть, славное купание? — ввернул я словечко. Не исключено, что от этого паромщика можно будет что-нибудь узнать: он наверняка не раз возил Турбока на своем пароме.

— Купаются.

— А вам доводилось?

— Ну а как же. Как свалюсь в Тису, так и купаюсь.

— Когда же вы последний раз купались, дядя Йошка? — поинтересовался мой приятель Андраш.

— Погодьте-ка, это сколько ж лет прошло с последнего потопа? Тогда-то я и вывалился из лодки последний разочек.

— С потопа? — Андраш погрузился в размышления. — Сколько ж лет тому? Должно, сорок три года, потому как я родился как раз три года спустя апосля того, как сюда наезжал Ференц Йошка [55] Ференц Йошка — так называли венгерские крестьяне императора Австрии и короля Венгрии (с 1848 г.) Франца-Иосифа I (1830–1916). .

Не ухватись я за канат, со мной стряслось бы то же самое, что с дядей Йошкой во время наводнения, памятного ему тем, что тогда он в последний раз искупался. Выходит, этому шестидесятилетнему Андрашу, который мне в отцы годится, столько же лет, сколько мне? Да, должно быть, этого человека жизнь здорово потрепала.

Я не успел выкурить и половины сигары, как мы уже въехали в деревню. Все вокруг было залито жидким серебром: и белые домишки, и церковь с покосившейся колокольней в обрамлении черных пастбищ. Кезди-Ковач [56] Кезди-Ковач Ласло (1864–1941) — венгерский художник-пейзажист. дорого дал бы за такой пейзаж, впрочем, я и сам был под впечатлением, хотя вообще-то не люблю картин с изображением лунной ночи: от них всегда веет мертвечиной. В действительности же ночью больше жизни, чем днем. Днем бодрствуют люди и животные. Ночью оживают деревья, тени, комья земли, крыши домов, телеграфные провода — словом, целый мир, более величественный и грандиозный, нежели мир одушевленных существ.

Представители дневного мира спали все как один, собаки — в том числе. Бричка наша проскрипела по всей деревне, потому что церковь вместе с домом священника находилась на другом ее конце, но при этом не залаяла ни одна собака.

— Мою бричку всякий знает, так чего им тявкать зазря! — пояснил Андраш.

Поп поджидал нас у калитки. Толстая, растрепанная служанка приняла мои пожитки. Было так светло, что можно было пересчитать веснушки у нее на лице, однако, несмотря на это, она светила мне фонарем. Таковы законы гостеприимства.

Я пожелал вознице спокойной ночи и поблагодарил его.

— Чего там, всегда пожалста. — Он слегка повернулся на козлах. — Как соберетесь обратно, повестите. Оно, конечно, бричка у меня тряская, да ить она токмо живому тряская. А вот как-то раз вез я удавленника, так тому тряско не было.

Лишь только бричка скрылась в облаке пыли, я спросил у попа, как звать этого пышноусого человека.

— Андраш Тот Богомолец.

— Какой же он, скажи на милость, богомолец, если всю дорогу костил почем зря все Святое семейство?

— Так ведь он богомольцев к святым местам водит, ему, дружище, без ругани не обойтись, иначе порядка не будет. Кстати, это его подозревали в убийстве Турбока.

Если бы семь вождей разом встали из Семи холмов и призвали меня к ответу за все, что произошло со страной, я не был бы потрясен сильнее. Подумать только: я сидел в бричке с одним из главных героев моего романа; этому усачу пристал бы терновый венец трагического героя, а его сильнее всего занимает, качается ли по ночам фарфоровая принцесса со своим сарацином!

— Ах, чтоб тебя! — всполошился вдруг патер. — Беда, дружище. Пиво-то мы в бричке забыли. Беги-ка, Юли, за дядюшкой Андрашем, пусть отдаст то пиво, что привез из города!

— Оставь, дружище, — я попытался удержать попа. — Заберем завтра.

— Ну это вряд ли — я Андраша знаю. Но если тебя устроит немного имбирной, тогда и я обойдусь нынче без пива.

За свою жизнь я перепробовал множество дурацких напитков — когда по необходимости, а когда из любопытства, — но ни один из них не шел ни в какое сравнение с имбирной палинкой. Ее рецепт придумали на родине гремучих змей, причем выбрали для изготовления сего эликсира змею не простую, а бешеную.

Разумеется, чтобы не обидеть радушного хозяина, мне пришлось похвалить этот напиток.

Мы устроились в большом сводчатом сарае, возле кастрюли с куриным паприкашем; керосиновая лампа коптила и освещала лишь небольшое пространство вокруг стола. Собственно, сервирован был только угол стола, остальная его часть была завалена книгами. На письменном столе, на канапе, на стульях, шкафах и подоконниках — всюду, насколько можно было разглядеть в полумраке, лежали книги. Причем ни одна из них не лежала как следует, все в полном беспорядке валились друг на друга. Должно быть, вдоволь нанюхались имбирной палинки.