Наталья Копсова - Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов

Отяжелевший от проглоченной учительницы Волк еле-еле выпрыгнул в окно и едва-едва доплелся до леса.

Долго и бесцельно бродил он по лесу, размышляя о нелегкой доле учителя. А потом вытащил из себя учительницу, извинился перед ней и отпустил обратно в школу».

– Папа сердится на тебя? – напряженно-взволнованно прошептал Игорек, когда я, поцеловав сынишку в завиток волос на лбу и потушив смешной розовый ночник, собиралась выходить из детской.

– Опять несколько не в духе. Отойдет и рассосется, ничего страшного. Ты спи, мой зайчик, не бери в голову.

Благодарно поцеловав сына и в головку, и в тепленькую, приятно пахнущую свежим молочком шейку, тяжко вздохнув, я решительно вступила в широкую полосу света за дверью детской.

К моему великому облегчению, решительно ничего не начиналось. По домашним хлопотам мне несколько раз пришлось пройти мимо Вадима, увлеченно смотрящего какой-то глупый голливудский детектив, но, слава богу, легкие, почти бесшумные шаги мои не отвлекли мужа от экрана. Более того. Во время рекламной паузы он встал и принес себе из кухни две банки охлажденного датского пива и тарелку разогретых в микроволновке раков. Большие красные раки с бессильно поникшими клешнями на квадратной формы черной тарелке окончательно успокоили нервы и убедили меня, что гроза миновала, так и не разразившись.

Я быстренько умылась и тихонечко легла спать. Строгий, сразу всем недовольный муж вошел в спальню через секунду после того, как я выключила свет. Он грузно присел-придавил край кровати, и она чуть просела с едва слышимым жалобным стоном.

– Ника, я думаю, тебе не следует так часто ходить на тренировки за счет выполнения обязанностей жены и матери. В жизни каждого человека должны существовать приоритеты и ответственность. Долг не выбирают по категориям приятности, в этом и заключается его главная особенность; а в слове «работа» не зря слышатся слова «раб» и «робот».

«Ну, естественно, когда он сам идет после работы играть в сквош с коллегами, так это можно. Ему можно, мне нельзя – знакомая песня!» Из последних сил моя внутренняя плотина сдерживала натиск бушующих эмоциональных волн.

– Да просто я смертельно не хочу начать толстеть, что всегда случается с возрастом. Может быть, тебе это и кажется пустяком, но каждый имеет право на свое собственное мнение.

– Почему ты всегда начинаешь спорить? Некоторые твои привычки совершенно неженственны, малоприличны и грубы.

– Ах, оставь меня в покое. Все, что не по-твоему, все неженственно и неприлично. Я имею право поступать так, как считаю нужным. Смирись!

С последним словом я гордо отвернула к стенке огнем пылающее лицо.

– Ты мне, дорогая, пожалуйста, не хами!

Вадим медленно, как бы нехотя, встал и зажег торшер. Даже в полуобороте, в рассеянном сиянии бело-кружевного абажура я с содроганием увидела, как в бешенстве раздуваются его монументально вырезанные, нервные ноздри и как гневно-жестоко покусывает он разом побелевшие губы. Льняная, вьющаяся прядь упала на широкий лоб, отбрасывая недобрую, густую тень на надбровья и глаза, муж чуть склонил голову и сразу же сделался похожим на разъяренного боевого быка. Стало ясно, что готовиться надо к худшему.

Яростным жестом с едва сдерживаемой силой он раздвинул створки зеркального шкафа-стены. Несчастные, ни в чем не повинные зеркала жалобно задребезжали и чуть было осколками не высыпались из рамы на ковровый пол, однако все же удержались, а Вадим продолжал действовать, как в бреду. Он в охапку выхватил из шкафа часть моей одежды, бросил ее на свою половину кровати и начал методично разрывать ткани на кусочки, время от времени молчаливо взирая на меня. Я пришла в еще больший ужас главным образом от меловой бледности его лица.

На полу начала быстро расти куча цветных тряпочек. Когда очередь дошла до моего самого любимого, серебристо-мышиного в блестках вечернего платья, я как бы очнулась от шока и зарыдала в голос.

– Тебе просто не в чем будет пойти на улицу, Ника, – почти ласково произнес Вадим и, переводя дыхание, на время приостановил экзекуцию моего белья. Его закаменевшее лицо со сведенными мускулами кошмарным образом стало напоминать маску, придуманную и нарисованную Игорем. Любимое платье по-прежнему находилось в опасной близости к экзекутору.

– Я не хочу больше жить с тобой, мучитель. Я развожусь, так и знай. Завтра же выясню, как это делается. Ты же совсем с ума сошел, просто ненормальный, – завизжала я малознакомым голосом какой-то чужой, истеричной тетки.