Сергей Коровин - Приближаясь и становясь все меньше и меньше

Мне нравится стрелять из пушки — так, что ли? Как я могу это… я торчу, тут я… меня тащит… Это тебе не варежку разевать, это тебе не Эрмитаж, дорогая моя паадру-уга! Идите и объясните это ей, той, которая не пропускала ни одной игры, с которой каждый день еще со школы шла война не на жизнь, а на смерть, правда, она всегда одерживала победы. «Если я проиграю, то ты потеряешь ко мне всякий интерес», — говорила она и утешала королевским вареньем из зеленого крыжовника с вишневым листом — тонкие стеклянные вазочки на длинной ножке. Она водила глядеть на статуи и картины. «Обрати внимание: и ведь мы любим друг друга безумно», — говорила она, указывая на сахарный поцелуй Родена. Что ей вообще можно объяснить после этого?

«Почему я должен что-то объяснять?» — рассердился Метла. На исходной он сел на прицел. Подключился к связи, заткнул ларинги, подогнал сиденье, налобник, включил прицел, посмотрел подсветку шкалы, прибавил-убавил, покрутил маховики, проверил электроспуски, пощелкал — остался доволен.

— Хватит пиздеть, — повернулся он к недовольному наводчику. — Что ты, Чика, как баба? Настреляешься, — тебе еще, как медному котелку, служить.

Тот что-то бурчал. За спиной тускло отсвечивали десять штатных артвыстрелов. Из приемника пулемета свисала колючая лента, снаряженная боевыми патронами убийственной силы. Трассер, бронебойная, тяжелая, пэ-зэ и так далее, всего — полторы сотни.

— Заводи.

Метла послушал, как завелись вслед за ним вторая и третья машины. Запросил готовность. Выслушал. Доложил на вышку. Из-за сопки выплыли два огня зеленой ракеты. Включил секундомер.

— Волна, первый, второй, третий — вперед!

— Обшиватель, я — Клиент, — появился в шлемофоне голос Кричевского, — в направлении: высота 412 — высота 327 — контратака танков противника. Как поняли?

— Понял.

Метла высунулся из люка, чтобы сориентироваться. Они должны выскочить на Старую директрису прямо под вышкой. Красный огонь — вот она!

— Волна, танки слева. К бою!

Взвод развернулся в боевую линию и полез влево на склон. Метла плюхнулся на место, стянул зубами перчатки.

— Практическим, — приказал он по внутренней связи. Почувствовал, как въехал в казенник полуторапудовый снаряд, услышал, как щелкнул клин. — Волна, по танкам, с короткой, прицел четырнадцать.

Тогда Метла еще ничего не понимал. А теперь-то знает. На него обижаются, но что он может поделать, если все эти бабские штучки, которые они называют «любовь» или как еще, — говно, просто говно по сравнению с той минутой, когда он почувствовал в казеннике снаряд. «Будет очень некстати, если у меня откажет вооружение», — подумал Метла.

Он стал осторожно опускать ствол.

На следующий день Доктор встретил Метлу на спортгородке. Солнце светило на всю катушку, после дождя отовсюду прямо на глазах вылезала зелень. Метла еще качался спросонья: батарею подняли только перед обедом, чтобы готовились в наряд.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу.

В санчасти Доктор приложил палец к губам и осторожно отодвинул на двери занавеску. Метла увидел в солнечном квадрате на полу страшно грязные сапоги, кого-то спящего на койке и на стуле шинель. Метла вздрогнул. Он сразу узнал спящего, не надо было видеть лица, но не это — потрясла шинель: к ней на место погон были приделаны мышеловки.

Доктор ждал, что Метла скажет: «Ох, ни х… себе!» — или что-то в этом роде, но тот спокойно глядел на грязные сапоги и колупал ногтем краску на двери. Доктор не выдержал и задернул занавеску: «Ну?»

— Значит, там был не он, — сказал Метла и сощурился поверх его головы. — Значит, там был кто-то другой.

Теперь уже настал черед Доктора, и он подумал: «Ох, ни х… себе!» — он понял, что этому парню попросту насрать, в кого… , в смысле, кто там был: капитан или майор. Это не имеет для него никакого значения, потому что твердо знает он только одно: он не может промахнуться, а больше ничего уже не имеет значения. Доктор по обыкновению пожал плечами, но было видно у него во взгляде нечто такое, отчего сержант усмехнулся и почесал лоб.

— А вы думали… — начал он, но остановился, и Доктор видел, какая пустота его окружает, и в этой пустоте нет ничего, что бы он мог взять и протянуть на ладони, и это было бы тем словом; Метла мог не продолжать — бросить бесполезные попытки во что-то связать обрывки междометий. Доктор понял, и сержанту это было ясно, но он начал снова.—Нет. Представьте себе…

Он снова замолчал. Это — не то. Это — все равно как объяснить, что он делает, когда резаная плюха летит, скажем, в правую десятину; чего происходит от того момента, когда он засек, куда пошел мяч, до того, когда уже свистят «на угловой». Глухой номер, чего он представит?