Мег Вулицер - Исключительные

— Нет, мисс. Через анальный проход.

Это был суппозиторий.

Большую часть своего первого вечера в Исландии Жюль проспала. Когда же она наконец смогла продрать глаза, ее мучали сильная головная боль, голод и жажда.

— Ау, — позвала она, проверяя голос. — Эш?

Гостиничная комната была пуста, как и соседняя, в которой остановились родители Эш, а сама Жюль не имела понятия даже о том, какое сейчас время суток. Она отдернула оконную занавеску и увидела, что на улице еще светло. Она зашла в ванную и увидела записку, прикрепленную к раковине на видном месте. Написанная на гостиничном листе бумаги округлым девчачьим почерком Эш, она гласила:

«Жюль!!!

Надеюсь, тебе уже лучше, бедняжка. Мы в кафе „Норск“, оно СОВСЕМ рядом. Спроси консьержа, как туда добраться. Приходи, как только сможешь, СЕРЬЕЗНО.

Люблю тебя,

Жюль встала перед раковиной с куском зеленого мыла, от которого пахло вулканом, и умылась, а затем разыскала зубную щетку и пасту в своей красной самсонитовой сумке, которую перед отъездом подарила ей мать. Почистив зубы, она предприняла безнадежную попытку причесаться и спустилась вниз. Холл был огромный, царственно сверкал роскошной обстановкой, золотыми полами, где-то неподалеку играла классическая музыка. Здесь было куда темнее, чем на улице в вечернее время. Жюль спросила у консьержа дорогу — как же странно, что все здесь понимают английский — и вышла в Рейкьявик через вращающуюся дверь. Она ощущала себя совсем чужой здесь — здесь, где она едва не съела суппозиторий. По пути к кафе, расположенному в двух кварталах от гостиницы, она вдруг ощутила, что идет навстречу чему-то необычному. Но, быть может, думала она позже, в жизни есть не только моменты странности, но и моменты истины, которая совсем не ощущается как истина. Жюль шла по улице с развевающимися кудрями и маленькой капелькой рвоты на воротнике блузки от Хака-Бу, которую она не заметила. На ногах бирюзовые клоги, которые взяла с собой. «Наконец-то будем ходить в клогах там, где их полагается носить», — сказала она как-то Эш перед поездкой. Клоги громко клацали по мостовой, заставляя ее чувствовать себя неловкой и одинокой, но целеустремленной. Многие люди вокруг нее тоже были в клогах, но никто не шагал так громко, как она.

Жюль прошла мимо заметно выпивших мужчин, мимо стайки пеших туристов — из последней волны хиппи, приехавших в Исландию по дешевке. Какой-то парень окликнул ее на непонятном языке — то ли греческом, то ли русском, — но Жюль продолжала идти. Из-за лопнувших сосудов в глазах она наверняка выглядела, как зомби на вылазке. Вскоре она нашла нужную улицу рядом с кафе — «Париж», «Мокки», «Анита», — все забиты под завязку, и отовсюду доносится сильный запах табака. Когда она нашла кафе «Норск» и заглянула в окно, то первое лицо, которое она узнала, принадлежало не Вулфам. Она настолько не ожидала увидеть его, что ей невольно вспомнился луч тяжелого, промышленного фонаря, которым ткачиха и спасательница Гудрун Сигурдсдоттир посветила в вигвам летом 1974-го. Гудрун сидела и улыбалась, а позади нее, в глубине переполненного ресторана, семейство Вулфов махало Жюль, и на их лицах была одна и та же странная широкая улыбка. Эш смотрела прямо на Жюль мокрыми от счастья глазами. Рядом с ней за столом, видимый с такого угла лишь наполовину, с лицом, часть которого скрывала деревянная стойка, сидел Гудмен. Он поднял свой стакан пива, и все семейство замахало Жюль, приглашая внутрь.

— Когда я услышала его голос по телефону, то просто застыла на месте, — рассказывала Бетси Вулф. — « Мама ». Я его тут же узнала. Мать всегда узнает.

— Мама, — повторил для усиления эффекта Гудмен, и Бетси Вулф словно снова пронзило — она поставила свой бокал с вином, взяла руки сына в свои и поцеловала их. Все за столом выглядели взволнованными, даже Гудрун. Джули тоже почувствовала, как проходит шок и накатывают эмоции.

— Мы хотели рассказать тебе все, как только доберемся до отеля, — сказала Эш. — Гудмен сегодня работал и не мог встретиться с нами до вечера. Мы собирались поговорить с тобой, объяснить все и прийти сюда все вместе. Но тебе стало плохо, и было бы странно огорошивать тебя, пока тебя тошнит. Ты бы подумала, что у тебя глюки.

— Я и сейчас так думаю.

— Я настоящий, — сказал Гудмен.

Как только она села за стол, Гудмен коснулся ее своей длинной и теперь уже сильной рукой. Он никогда раньше даже не держал Жюль за руку, никогда не касался ее с нежностью, и этот жест ее удивил.