Мег Вулицер - Исключительные

— Я понимаю, внешне он не очень, — застенчиво сказала она. — Но зато он отлично знает, как доставить мне удовольствие. Не пугливый и не брезгливый. Секс его прямо-таки восхищает. Он сказал, что секс — как творчество. Словно рисовать пальцами. Он хочет разговаривать обо всем, понимать все. Я никогда ни с кем не говорила о таком. То есть, мы-то с тобой, например, очень близки, но некоторые вещи нам не нужно друг другу объяснять. Но он — парень, а я — девушка, и мы как будто с разных планет.

— Ага. И он с планеты Фигляндия, — пошутила Жюль.

— Именно! А я-то с Земли. Он хочет все знать о «женских чувствах» — например, считают ли женщины пенисы привлекательными, несмотря на то, что объективно они очень странно выглядят; или, прикинь — есть ли между мной и моим отцом нечто вроде своеобразных «любовных» отношений. Ну, комплекс Электры. А потом как бы невзначай спросил у меня, думаю ли я всегда о смерти, как он. Сказал, если я часто не задумываюсь о том, что однажды меня не станет, то я девушка не для него. Я убедила его, что очень мрачная и болезненно зациклена на экзистенциализме, он успокоился. Мне кажется, даже возбудился.

Жюль слушала этот монолог в мрачной тишине, поскольку не имела понятия, что ответить. Эш описывала ей закрытый мир, куда у нее был шанс заглянуть, но она не захотела им пользоваться. Она и сейчас не хотела, но близость и яркость этого мира лишь заставляли ее чувствовать себя еще более одинокой.

— Продолжай, — только и сказала она.

— Поначалу я не думала, что у нас получится, — продолжила Эш, — Я не думала, что смогу когда-нибудь найти его привлекательным, потому что объективно, ну, ты понимаешь. Но как только дело дошло до постели, оказалось, что он словно создан для этого. Для меня. И мне захотелось стать более раскрепощенной; мне надоело быть вечно хорошей, скромной и идеальной мисс Отличницей из Брирли-скул. Никогда б не подумала, что между мной и Итаном может быть что-нибудь. Но мы сошлись, и что я могу сказать?

Сказать и правда было нечего. Жюль покинула чердак матери Джоны и с грохотом спустилась в подземку на станцию Пенн, где в одиночестве ждала поезда до дома. Она напомнила себе, что никогда не хотела, чтобы Итан стал ее парнем или «любовником», и не желала этого и сейчас. Вспомнила, как он неприятно дышит, и даже его экзему. Она вспомнила роковую выпуклость, что уперлась в нее, когда они стояли в анимационном шалаше. Видимо, любовь все побеждает. Любовь побеждает ужасное дыхание, экзему, страх перед сексом и даже изъяны внешности. Если любовь и правда существует, то все эти телесные, человеческие пустяки могут казаться совершенно незначительными.

И все же очевидно, что изъяны во внешности Итана Фигмена не значили так много для Эш, как для Жюль. С гигиеной у Итана стало получше, чем в пятнадцать, но и он сам менялся, взрослел. Переживания Эш и Итана были личными, принадлежащими только им . Но все усложняло то, что Жюль тоже любила Итана, очень по-своему, крепко. Он был талантливый, умный, тревожный, щедрый, необычный. Он верил в нее, смеялся над многими ее комментариями, поощрял ее стремление выбиться в люди, жить в городе, работать в театре и заниматься всем, чего душа пожелает. Никто другой не думал о Жюль Хэндлер в таком ключе, она никому не давала повода. Она явно недостаточно ценила его, мрачно подумала Жюль, стоя в ночной темноте на платформе. Силиконовая штука не закрывала ее матку в ожидании применения. Но потом Жюль поняла, что нет, все-таки ценила. Очень ценила, но не желала его. А Эш в тот решающий момент странности возжелала . То, что она выбрала Итана Фигмена, поднимало даже Эш Вулф на более высокую ступень бытия. Тайны вожделения все-таки лежали за пределами понимания Жюль Хэндлер. Для нее они были… как робототехника. Очередной предмет, в котором она ничегошеньки не смыслила.

Приехал поезд, и садясь в него Жюль Хэндлер подумала, что она — самый одинокий человек в вагоне. Все в нем выглядело уродливо: голубые сидения; реклама продуктов «Гойи» — кто-то, видимо, решил, что выцветшая картинка посеревших гуав в сиропе — это аппетитно; металлические перила, за которые только сегодня успели подержаться тысячи человек; станции, проносящиеся по ту сторону окна. Я переживаю кризис, думала она. Я вдруг начала иначе ощущать себя в мире, чувствовать себя хрупкой, и это невыносимо.

Весь год прошел в гнетущем одиночестве, и иногда по ночам Жюль представляла себе, как они с матерью и сестрой лежат в своих постелях в трепетном одиночестве. Ей было трудно представить, как мать выдерживает жизнь вдовы в 41 год. Жюль вдруг осознала, что никогда об этом раньше не задумывалась. По большей части она просто считала себя девочкой, у которой умер отец , и ощущала вокруг себя легкую ауру трагизма. Люди так часто говорили, что сочувствуют ее утрате, что ей начало казаться, будто утрату пережила лишь она. Жюль захотелось извиниться перед матерью, попросить прощения за то, какой самовлюбленной была до сих пор, но если начистоту, она и теперь на редкость самовлюбленная.