Мег Вулицер - Исключительные

— Ничего с этим не могу поделать, — говорила Бетси Вулф в свою защиту. — В детстве мне не приходилось слышать это слово. Ваш дедушка очень бы расстроился, если бы видел, как я грею сковородку с этими штуками.

— С какими этими штуками, мама? — подначивал Гудмен.

— Лат-ки, — говорила она, и остальные Вулфы дружно хохотали. В честь отсутствия прочных еврейских корней у матери они, отмечая Хануку, вешали над дверью «омелу латке» — свисающий с веревочки единственный картофельный блин, под которым каждый гость мог рассчитывать на поцелуй. Сама идея «омелы латке», некой шутливой затеи, свойственной только одной этой семье, была чужда Жюль. Она с тоской вспоминала собственное детство, которое по сравнению с этим было чахлым, как латке на виноградной лозе.

У Вулфов получалось все, каждый из них был стильным, но на свой особый манер. Бетси, выпускница колледжа Смита, являла собой стареющий гламурный типаж Новой Англии, из объемного пучка ее волос то и дело выбивались отдельные пряди. Гил был банкиром компании «Дрексель Бернхэм», хоть это его и тяготило. Эш — малышкой, которая далеко пойдет, став актрисой или драматургом, и с которой все обращались очень бережно. Гудмен был тревожно харизматичным парнем, который вечно не доводил дела до конца, злил отца и развлекал других людей своим очаровательным переменчивым нравом. Еще в седьмом классе его выгнали из традиционной мужской школы за жульничество. «За откровенное жульничество», — уточнила Эш для Жюль. Остальные ученики, в отличие от Гудмена, шалили исподтишка. Он же всегда вел себя броско и шумно, действуя опрометчиво и напоказ.

В раннем детстве у Эш и Гудмена была одна спальня на двоих, и каждый вечер они подолгу не засыпали, разговаривая и рассказывая друг другу всякие истории.

— Мы придумали своего героя — злобного гигантского мыша, — сказала Эш. — Его звали Мишка-Мушка, с ума сойти, правда? Но он был настолько реален, что мы со страхом думали, будто он того и гляди войдет в нашу комнату и убьет нас. Как-то ночью — это было совсем давно, у нас на кроватках еще стояли ограждения — мне показалось, что я его слышу. И я схватилась за бортик и заорала: «Мишка-Мушка!» И Гудмен сделал то же самое. Мы оба застыли в кроватях, крича «Мишка-Мушка!» в одинаковом оцепенении. Зашла мама — по-моему, она подумала, что мы сошли с ума. Но мы с Гудменом отчетливо его видели. Мне понравилось бредить наяву вместе с братом. Позднее у нас появились отдельные комнаты, и такого уже не было. Потом у него в школе не заладилось с учебой, а все шишки достались мне одной: мол, уж я-то не должна облажаться. Должна учиться идеально, творчески подходить. Но мне очень не хватает того чувства оцепенения в компании с кем-то. С ним.

И тут Жюль ощутила, что тоже видит грубые контуры огромной мыши. Вся семья жила ярко: забавные эпизоды, праздники, ужины, катание на коньках в Центральном парке, глубокая связь, которая могла существовать между братом и сестрой. Все это было чуждо Жюль, и все это было желанно.

— Ну и что же ты от них получаешь? — однажды спросила ее сестра Эллен, когда она готовилась к поездке в город на выходные.

— Все, — только и смогла ответить она.

Несколько лет спустя, на первом курсе колледжа, она жила в общаге в одном блоке с компанией противных девчонок и однажды ночью сбежала в комнату глуповатого парня по имени Сет Манцетти, который заинтересовал ее в основном своей большой, как у сатира, головой и легким моховым запахом, исходящим от тела. Жюль Хэндлер очень спокойно лежала на его кровати, покрытой велюровыми простынями, и размышляла о том, как пять минут назад лишилась девственности. Она быстро прикинула, что еще не привыкла к такому положению, и все-таки ей хотелось в нем пребывать. Бедра ее пульсировали, соски набухали от усердного внимания сатира. Но именно в этом состоянии ей теперь предстояло остаться, в него она хотела бы возвращаться и, может быть, иногда в нем жить. Не с Сетом Манцетти, конечно, а в постелях и коридорах секса и любви, взрослой любви. Жюль Хэндлер жалела, что не сумела как-нибудь хитроумно подтолкнуть Гудмена Вулфа к чувственному прикосновению к ней в то первое лето или хотя бы в течение следующих полутора лет, которые вся их компания провела с ним раньше. Скромной непритязательной девушке следует подарить один такой миг, просто чтобы она смогла узнать, чего ей не хватает, а затем жить дальше. Чтобы не надо было вечно тосковать об этом, раздумывать об этих неведомых ощущениях.