Мег Вулицер - Исключительные

Тем вечером в вигваме мальчишек № 3 Итан Фигмен выглядел таким же уверенным, как на лужайке в первый день. Уверенным, но наверняка понимающим, что внешность его подкачала и никуда от этого не деться на всю оставшуюся жизнь. На поверхности альбома Итан начал мастерски скручивать косяки. Работа у него такая, говорил он, и ему явно нравилось, что пальцам, когда в них не зажаты ни ручка, ни карандаш, находится дело. Он был аниматором и часами рисовал короткие мультфильмы и заполнял страницы блокнотиков на спирали, всегда торчащих из его заднего кармана. А сейчас он бережно набирал в крохотный совочек зернышки, веточки и бутончики.

— Фигмен, прибавь скорости, местные возбудились, — сказал Джона Бэй. Джули еще почти ничего не понимала, но все-таки знала, что Джона, симпатичный парень с иссиня-черными волосами, падающими на плечи, и кожаным шнурком на шее, был сыном фолк-певицы Сюзанны Бэй. Знаменитая мать надолго стала главной примечательной чертой Джоны. Он то и дело невпопад употреблял фразу «местные возбудились», но на сей раз она вроде бы имела смысл. Все присутствующие действительно пребывали в возбужденном состоянии, хотя никто из них не был местным.

В тот июльский вечер Никсону еще оставалось больше месяца до того, как его вышвырнут с лужайки перед Белым домом, словно сгнившую садовую утварь. Джона Бэй с гитарой со стальными струнами сидел напротив Итана, втиснувшись между Джули Хэндлер и Кэти Киплинджер — девушкой, которая весь день неутомимо танцевала в балетной студии. Кэти была пышной блондинкой, гораздо более женственной, чем подобает большинству пятнадцатилетних девчонок. Вдобавок она была «чересчур эмоциональной», как резковато заметил кто-то позднее. Той самой девушкой, которую парни никогда не оставляют в покое, инстинктивно домогаясь ее изо всех сил. Порой контуры ее сосков отчетливо проглядывали сквозь трикотажную ткань, будто пуговки на диванной подушке, и всем приходилось демонстративно не замечать этого, как это частенько случалось в их кругу.

Надо всеми на верхней койке растянулся Гудмен Вулф, голенастый и не по годам мужественный верзила с нежной кожей, мгновенно сгорающей на солнце, облаченный в шорты хаки и буйволовые сандалии. Если и был в этой группе вожак, то точно он. Вот и сейчас на него приходилось взирать в буквальном смысле снизу вверх. Двух других парней, которые, собственно, жили в этом вигваме, вежливо, но выразительно попросили исчезнуть на ночь. Гудмен хотел стать архитектором, как слышала Джули, но никогда не вникал, на что опираются здания и как висячие мосты выдерживают тяжесть проезжающих автомобилей. Внешне он был далеко не так ярок, как его сестра, весь его облик портила поросшая щетиной нездоровая кожа. Но несмотря на несовершенства и некоторую общую инертность, он явно задавал здесь тон. Прошлым летом в середине спектакля «В ожидании Годо» Гудмен залез в осветительную будку и на целых три минуты погрузил сцену во мрак, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет — кто завизжит, кто засмеется и сильно ли достанется ему самому. Лежа в темноте, не одна девчонка втайне воображала, будто на ней лежит Гудмен. Огромный, как лесоруб, пытающийся трахнуть девочку, — или нет, скорее, как дерево , пытающееся трахнуть девочку.

Гораздо позже те, кто знал его в лагере, сошлись на том, что неспроста именно у Гудмена Вулфа жизнь развивалась по столь тревожной траектории. Конечно, говорили они, были и неожиданности — а впрочем, непременно уточняли сразу после, нет, это все было сплошной неожиданностью.

Брат и сестра Вулф ездили в лагерь «Лесной дух» с двенадцати и тринадцати лет, они тут верховодили. Гудмен крепко сложен, грубоват и задирист, Эш — хрупкая добросердечная красавица с длинными прямыми светло-русыми волосами и грустными глазами. В иные дни в разгар сценических импровизаций, когда класс разговаривал на выдуманном языке, мычал и блеял, Эш Вулф внезапно ускользала из театра. Она возвращалась в пустой девчоночий вигвам и укладывалась на кровать, чтобы писать в дневник, поглощая «Джуниор минтс».

«Порой мне кажется, что я слишком многое чувствую, — писала Эш. — Чувства вливаются в меня стремительным потоком, и я беспомощна перед их натиском».

В тот вечер сетчатая дверь, покачиваясь, закрылась за теми ребятами, которых из вигвама шуганули, а потом пришли три девочки, жившие по другую сторону сосен. Всего в этом освещенном единственной лампочкой конусообразном строении собралось шесть человек. Им предстояло вновь собираться вместе при любой возможности до конца лета, а в ближайшие полтора года частенько и в Нью-Йорке. У всех впереди еще одно общее лето. А в последующие тридцать с лишним лет встречаться при любой возможности будут лишь четверо из них, но это, конечно, совсем другая история.