Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Вечерело. Примолк заливаемый сумерками Канудос, и в тяжкой тишине оцепеневшие в ожидании люди услы­шали наконец далекий гул. Сгущались непонятно тоск­ливые сумерки, и все яснее был глухой гул. Стемнело; луна осветила окрестности, и когда вернувшиеся кану­досцы подвели нагруженных оружием лошадей к дожи­давшимся их, то и без факелов хорошо была видна не­привычная печаль на их лицах — низко стояла полная луна... Медленно, неловко сходили с коней. Дон Диего помог спешиться Рохасу... Подавленная страхом Ма­риам не отрывала глаз от рук мужа, тоскливо смотрев­шего в сторону, хотя на руках великого вакейро не было и капли крови. Безразличными ко всему выглядели вер­нувшиеся — плечи опущены, отрешены; и помрачнел Мендес Масиэл, один дон Диего по-прежнему был ожи­влен, изящно обмахивался шляпой, говоря: «Утомил­ся...» Все другие тяжко молчали, не зная, что делать, опустошенные этим страшным днем. Мануэло Коста да­же взглянуть не решался в сторону Мануэлы, а Пруден­сио, в отличие от других, все еще был верхом, упрямо, удовлетворенно вскинув голову. Рохас без сил присло­нился к дереву — в трех местах донимала его острая боль... Не выдержал Зе, нерешительно шагнул к Мариам, неуверенно поднял руку положить на плечо ей, хотя обы­чно разговаривать с женой стеснялся при других, но рука невольно упала — нет, не от смущения, совсем от иного. И, растерянный, поникший, он услышал властный гневный голос Мендеса Масиэла:

— Положи руку.

Подчинился Зе.

Медленно подходил к ним конселейро, и твердым был его шаг, осуждающе заглянул он в глаза первому же, кто оказался перед ним:

— Грегорио, там, в сертанах, мы всё сносили, не так ли?

— Да.

— Как думаешь, почему?

— На чужой земле жили, конселейро... Корней не имели...

Дальше ступил Мендес Масиэл.

— Сенобио, а мы на чужой земле возвели Кану­дос?

— Нет.

— Мы сами, своими руками его создали, верно?

— Да.

К Рохасу подошел Мендес Масиэл — выпрямился припавший к дереву вакейро.

— Имели же мы на это право, Рохас!

— Да.

— И предвидели ведь, что не спустят нам этого, не оставят в покое?

— Да, предвидели.

— А вы, из озерных селений, не жалеете, что покину­ли свои обширные сочные земли?

— Нет.

— И после сегодняшнего дня не жалеете?

— Нет, конселейро, нет.

— Там, у себя, вы не знали нужды. Оставили благо­датную землю, хотя здесь вас ждали трудности, невзго­ды. Дайте ж им понять — ради чего, зачем...

— И сами понимают.

Еще два шага ступил конселейро, приподнял голову понуро стоявшему пастуху:

— Что плохого ты им сделал, Иносенсио, там, в сертанах?

— Ничего.

— Чего ради преследуют они нас, Пруденсио, как думаешь?

— Этого дня они жаждали.

— И не заслуживают ли худшего, Пруденсио?

— Еще как, конселейро... Мы только с мелкими по­донками разделались.

В угрюмого вакейро всмотрелся Мендес Масиэл.

— Очень переживаешь, Жоао, что пришлось уби­вать?

— Кого?

— Каморцев.

— Переживал сначала малость, по слабости... — приз­нался Жоао, в упор смотря на конселейро. — А может, и для них самих лучше...

— Что?..

— Благодаря нам не будут больше творить зло, не отягчат больше душу преступлением...

Одобрительно кивнул конселейро. Обернулся к наро­ду, заговорил спокойно, сдержанно:

— Что вам сказать... Все мы знаем — одолеют нас в конце концов, но знаем и другое — жизнь наша имеет предел, кончится рано или поздно. Из неведомой дали явились на землю и уйдем в дальнюю даль, один раз да­рованную жизнь один раз суждено прожить, так прожи­вем ее достойно, и чем прозябать на чужой земле и ждать тихой кончины, лучше пасть во имя родины, обретенной своими руками... В этом честь и радость. Они преследуют нас, они начали, а мы, и сами знаете, братья, никого не собирались убивать. У нас нет другого пути, нет выбора, надо защищать себя, дать им отпор. И туда вы отправились — дать отпор. Что еще остается делать — каморцев не изменить. Так что, пока сможем, будем защищать нашу землю, братья.

И добавил:

— Не раскаиваясь, не сожалея.

Расправив плечи, подняв головы, канудосцы стояли гордые, красивые, отмеченные знаком свободы. Склони­ла голову набок Мариам, нежно коснулась щекой руки, застывшей на ее плече.

Сгрузили с лошадей ружья и патроны, и, как прежде, уверенны, тверды были движения. Сошел с коня Пруден­сио, тихо справился о девочке.

— Как съездили?.. — спокойно спросил Мендес Ма­сиэл.

— Хорошо, конселейро, — с готовностью ответил дон Диего. — Великолепно провели операцию.