Хуан Марсе - Двуликий любовник

9

— Слышишь, Кушот, я опять вчера видел этот кош­мар, — сказал Марес. — Мне снилось, что я вошел к се­бе в комнату и звал самого себя по имени. Это точно был я, но я себя не узнавал. Я лежал в постели и одно­временно стоял на пороге спальни, разодетый как сутенер. Такой тип, просто сдохнуть можно. Зализан­ные черные волосы, зеленые глаза, бакенбарды — на­стоящий сукин сын. Какой-то паяц киношный, чест­ное слово. Обозвал меня рогоносцем. Пообещал встретиться с Нормой и выдать себя за друга моего детства... Но в том-то и фокус, что там, в дверях, был я сам, только переодетый андалусийцем, и сам себе моз­ги пудрил: предлагал вроде как разыграть Норму, мою бывшую жену, встретиться с ней и снова закадрить.

— Вот ведь зануда, — вздохнул Кушот, не уточняя, кого он имел в виду.

— Что скажешь? Как мне себя с ним вести?

— Если это ты сам с собой разговаривал, почему же . ты не заткнулся?

— Я не мог.

— Все разговоры прекратятся, как только ты, дуби­на, рот закроешь, потому что оба собеседника — ты один.

— Нет, нас было двое.

— Эти двое — ты сам и есть. Чертовщина какая-то... — размышлял Кушот. — Ну, и что ты сделал?

— Вылез из постели и ополоснул подмышки.

— А что это дает?

— Отпугивает кошмары. Я вспомнил, как мальчиш­кой продавал уцененные журналы у нас в квартале, на углу. Иногда я надевал маску Эль-Койоте или изобра­жал Курящего Паука.

— Ну и что?

— Ничего. Я вспомнил все это, потому что там был один парнишка из Гранады, некий Хуан Фанека, кото­рому очень нравился Фантомас. Так этот сукин сын за­явил, что он и есть тот самый парнишка-андалусиец, Фанека. Когда ему было двадцать лет, он уехал из наше­го квартала с картонным чемоданом в руке, сказал, что отправляется в Германию искать работу. Я тоже хотел уехать вместе с ним, совсем уж было собрался послать к черту эту страну. Всю жизнь потом раскаивался, что не сделал этого... Потом я проснулся.

— Так ты больше не видел этого Фанеку?

— Никогда.

— Может, он просто разбогател и вернулся?

— Потом я проснулся, — рассеянно повторил Марес.

Кушот вздохнул:

— Сам черт не разберет, что здесь к чему, приятель.

Сегодня Марес нашел Кушота на замусоренном пя­тачке возле Кафедрального собора. На соборных сту­пеньках голуби клевали зерно. Кушот был косоглазый, с большим ртом и широченной лысиной, которая нравилась женщинам, в чем они никогда бы не призна­лись. Завернувшись в синее бархатное пальто, он ри­совал углем, вернее, срисовывал с фотографий жен­ские портреты и всегда имел много заказов. Он никог­да не стремился достичь большого сходства с оригиналом, но умел придать взгляду изображаемой клиентки горделивое достоинство, что будто бы при­давало ей больше значительности.

Марес играл на аккордеоне, усевшись на разложен­ных газетных листах прямо на асфальте. На его груди висел плакат с надписью по-испански, сделанной от руки:

Безработный музыкант

андалусиец и ревматик брошенный женой

На площади перед собором слонялись нищие цы­ганки с грудными детьми на руках. Из переулка дул ле­дяной февральский ветер, который гнал по тротуару пестрый бумажный мусор и белоснежный полиэтиле­новый пакет. Оторвавшись от печальных мыслей, Ма­рес обратил внимание, каким первозданно чистым и прозрачно-белым был этот подхваченный ветром па­кет. Задумчивые дамы в мантильях и черных пальто степенно поднимались и спускались по лестнице со­бора, низко нависало серое небо. Старый бродяга, сгорбленный временем, пережитыми бедами и оби­дой на весь мир протягивал грязную руку к набожным пожилым сеньорам.

«Да, я нищий и опустившийся музыкант, — думал Марес, — но я становлюсь таким лишь на время». Раздутый ветром пакет, похожий на огромную снежинку, уносился все дальше и дальше под нежное воркование голубей. Кушот не спеша рисовал, сидя на складном стульчике. Марес наигрывал «Всегда в моем сердце», монеты со звоном падали к его ногам.

Появился Серафин, принес бутылку вина; Кушот и Марес бросили свое занятие и отпили несколько глот­ков. Серафин, крошечный горбун, продавал лотерей­ные билеты и папиросы в Равале. У него были малень­кие изящные ручки и копна волнистых черных волос, разделенных пробором посередине.

— Ольга, моя кузина, пригласила меня на ужин, — гордо сообщил он.

Какой-то моряк, проходящий в этот момент мимо в компании двух красоток, захотел пошалить и хлопнул ладонью Серафинов горб. Горбун было возмутился, потом сник, забрал бутылку и вернулся на Рамблу.