Ника Созонова - ...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

Когда Инзариэль понял, что от него нужно двэллам, назло им он стал спокоен и закольцевал энергию в себе, не давая ей вырваться наружу. И вновь Ларэт придумал, что нужно сделать.

Он пришел в подземелье, где томился Великий, взяв с собой три клинка. От страшного крика боли рассыпались в пыль несколько камней, три кровавых ручья заструились по телу узника. Он не мог больше сдерживать свою силу, и вновь мерцающей паутиной окутала она окружающее пространство. С тех пор для сохранения защитного купола Инзариэля стали пытать. И не было больше проблем с защитой великого города…

Правитель закончил рассказывать и посмотрел на дочь.

— И что, вот уже полтысячи лет в подвалах нашего дворца мучается Великий?!.. Но это безжалостно! — Симерэль сжала ладони в маленькие острые кулачки и подняла на отца глаза, полные горечи и гнева.

— Жалость? А что такое жалость, дитя мое? Разве Великие испытывают ее, когда гибнут люди, нелепо и бессмысленно, от их ударов, наносимых друг другу? Так нет ли высшей справедливости в том, что один из них служит щитом от бичей своих братьев и молний своих врагов? Будь благоразумна, девочка моя. Пойми: если б не было боли этого существа, незнакомого тебе и беспощадного, то не было бы и города, который ты так любишь. Не было бы садов, в которых тебе так нравится гулять, фонтанов и площадей, улыбок на лицах твоих соплеменников…

Девушка помолчала, потом виновато склонила голову:

— Прости меня, отец, я была не права. Мои выводы слишком поспешны: вероятно, зло во благо не является злом. Могу я его увидеть?

— Конечно, моя маленькая будущая правительница. Именно для того я и привел тебя в это мрачное место.

Таорд дернул за шнурок, свисавший с потолка. За стеной послышался звон колокольчика. Бесшумно отворилась незаметная дверь в углу, и возник человек с чисто выбритым и неподвижным лицом.

— Да, мой господин, — он низко склонил голову в приветственном поклоне.

— Познакомься, Нуртан, — это Симерэль, будущая сохим при моем слабоумном сыне.

— Женщина в этой комнате? Не к добру это, мой Повелитель. Впрочем, не мне судить.

— Да, не тебе — ибо она твоя будущая госпожа: именно ей я отдам ключ.

Нуртан промолчал, ещё ниже склонив голову.

— Дочь моя, сей нелюбезный господин — второй и последний человек, посвященный в тайну. Он мастер пыток. Он следит за разнообразием досуга хранителя нашего города, чтобы он, упаси Гармония, не заскучал и не привык к определенному виду боли. Ты готова увидеть это?

— Да, отец, — откликнулась побледневшая девушка еле слышно.

Первым шел Нуртан, за ним Правитель, а последней брела Симерэль, и каждый шаг давался ей с немалым трудом. Они спустились по лестнице еще глубже и вошли в просторный зал, освещенный факелами, висевшими вдоль стен. В ужасе и тоске замерла девушка, обозревая открывшееся ей зрелище.

У стены, обмотанное толстыми змеями цепей, стояло немыслимое, невозможное существо. Волосы из чистого пламени, черные дуги рогов, уходящие за спину, скорбное и презрительное лицо с беспощадно сжатыми губами… Глаза закрыты, все тело покрыто страшными ранами — и свежими, и зарубцевавшимися.

Нуртан подошел к пленному, щелкнул чем-то справа от него, и механическое приспособление в форме розы с острыми лепестками впилось в тело и повернулось в нем.

Прежде чем отвернуться с ужасом, Симерэль успела увидеть, как судорога боли прошла по лицу Сына Бездны, как распахнулись глаза пленного и перехватили её взгляд.

Обратно они шли молча, и лишь расставаясь у кабинета Правителя, девушка спросила:

— Отец, про какой ключ ты говорил? — Ключ от кандалов Инзариэля.

— Разве его сохранили? Зачем?

— Видишь ли… Наибольшую боль ему могут причинить не физические пытки, но сознание близкой и невозможной свободы. Поэтому, когда Ларэту требуется особенно много энергии, Нуртан приходит к нему с этим ключом. Видя ключ, Инзариэль испытывает столь сильные муки, что пространство буквально взрывается от его энергии. Её с лихвой хватает на решение всех проблем.

— И ты передашь этот ключ мне?

— Да, в день праздника Завершения. Я вручу твоему слабоумному брату символы власти, ты же получишь власть истинную.

— Ну что ж, спокойной ночи, отец…

Но для нее самой ни эта ночь, ни последующие спокойными уже не были. Едва задремав, она видела бездонные очи, полные пламени, и беспробудной тоски, и боли, и презрения… и тут же просыпалась и долго не могла унять бешено стучащее сердце.