Станислав Родионов - Избранное

Да никак и верно я в больнице. Вот и приборчики ко мне подключают разные замысловатые. Доктор сердцем моим интересуется — не слабовато ли? Так смехом-смехом и помрешь. И станет мне на все начхать. На Марию, на детей своих и друзей… Весна будет, телевизоры работают, промышленность гудит, солнце светит… А мне все равно. Люди говорят, что покойникам все равно. Все равно ли?

Умру… Хрен не вербушки! Умирают в девяносто — сто. А в шестьдесят не умирают — в шестьдесят гибнут.

Доктор покончил с моим сердцем:

— А как нервы?

— Как у последней стервы.

— То есть?

— Животрепещут.

— Да, на выдержанного человека вы не похожи.

— Коли был бы выдержанным, здесь бы но лежал.

— Это вы с милицией решайте.

— Доктор, а не многовато ли расплодилось выдержанных?

— Без выдержки жить в обществе невозможно.

— Вот и живут. Чем больше выдержки, тем сытнее живут.

— Разговорчивый попался, — вставила сестричка вроде бы недовольными губками.

— Идет туфелька к ботинку, полюбил больной блондинку, — не утерпел я.

— Как? — Доктор нацелил на меня очки.

— Молчать не надо, коли блондинка рядом, — в порядке уточнения сказал я.

Тогда они переглянулись. Это понимай так, что возникли относительно меня медицинские загадки. Небось решали — колоть меня сразу или постепенно?

— На учете не состоите? — задумчиво поинтересовался доктор.

— Состою, на профсоюзном.

— Я спрашиваю про психдиспансер.

Его подлый ход мне виден, поскольку шит он белыми нитками. Решил уколоть меня не иголкой, а словесно. Это он при блондинке на дыбы встает.

— Не состою, но коли пошел бы, то поставили.

— Почему же?

— Кое-что вижу в переверченном виде.

— Жалуетесь на зрение?

— Не в смысле глаз, а в смысле жизни. Скажем, прежнего директора автопредприятия Гонибесова все считали умным. А я считал дураком. Вопрос: кто дурак?

— Он, — угадал врач.

— Я. — Врач не угадал.

— Вы же сказали, что дурак он, — удивилась сестричка, делая свое дело с ватами и марлями.

— Сказал-то я один. А может так быть, что один умный, а все дураки? Может быть наоборот. Так кого ставить на учет? Меня.

— Наташа, сделайте ему укол — пусть еще поспит.

Заткнули-таки мне рот.

2

Открыл глаза я от солнышка да от взгляда назойливого — рядом, на своей койке, лежал мужик моих лет и не спускал с меня глаз. Видать, от скуки. Теперь я огляделся со смыслом…

Просторная небольшая палата. Потолок высокий, стены режущей белизны, два окна в сад. Видать, второй этаж. И всего четыре койки: я, значит; мужик глазастый рядом; потом еще один, сильно забинтованный, отвернувшись к стене лежит; и пустая, четвертая, поджидающая клиента… Считай, по-царски я устроился, коли голова бы не ныла.

— Тоже по кумполу схлопотал? — поприветствовал я соседа.

— Схлопотал, — подтвердил мужик с охотой.

— От кого?

— Контейнер с крана оборвался и задел.

— А кто виноват?

— Я и виноват, сам строполил.

— А с тем что? — кивнул я на третьего.

— Тяжелое состояние. С ним велено не разговаривать.

— Значит, стропалишь? — спросил я соседа.

— На товарной станции. Год мне до пенсии остался. А ты сошка или начальник?

— Начальник, — признался я, правда скромно.

— Большой?

— Большой.

— Над кем?

— Над собой.

— Какой же это начальник?

— Крупнее начальников не бывает.

— А где работаешь?

— Этого говорить нельзя.

И то: я ж не знаю, как там дальше все обернулось. Вячика-то могли и поймать, хотя вряд ли. Гузя могли упустить, хотя вряд ли. А могло все быть и совсем не так, хотя вряд ли. Тогда б меня но темечку не долбанули. Но с другой стороны, на месте злодейства вдруг оказался рыжий ас с конфетной фамилией Леденцов. Как? Видать, следил. За мной, как за своровавшим пальто. Или за тем, кто меня клюнул в маковку. Тогда худо следил, поскольку клюнули-таки.

— Эх-ма, — вздохнул сосед, — Работаешь, колотишься… И ведь уверен, что делаешь самое главное. Производство, допустим, или дети. А самое главное, оказывается, сидит внутри нас и называется здоровьем.

— Ты какой тяжести больной?

— Я лежачий.

— Вижу, что не стоячий. А какова тяжесть?

— Кроме головы еще и сердечник.

— Смерти боишься? — прямо спросил я.

— Боюсь, — прямо и отвечено.

Жить со страхом хуже некуда. Подбодрить бы мужика в силу возможности. Да ведь я и сам о смерти подумываю. Но бояться смерти и думать о смерти — большая разница.

— Могу сказать доподлинно, помрешь ты вскорости или нет, — сказал я соседу с мужской откровенностью.