Богумил Грабал: Bambini di Praga 1947

— Видите? Пальцы у него, как сардельки, а вечером он будет играть ими в оркестре на гитаре. Пан Виктор, подайте мне руку и пообещайте, что придете.

— Вы слышали? — спросил Гирман Буцифала. — Моя жена загонит меня в гроб. Оставьте эту вашу могилу за мной. Да не забудьте про укол в сердце!

В магазине было темно, а на прилавке сияла серебряная касса, похожая на макет плотины.

Пан Виктор Тума, агент «Опоры в старости», войдя, поклонился в сторону мастерской, где возле длинного стола сидели четыре девушки: перед каждой лежали кучки искусственных листьев, которые они тоненькими пальчиками прикрепляли к проволочным стеблям.

— Здравствуйте, красавицы! А где же ваш хозяин? — вот что спросил он, отвешивая поклон. И молодые работницы подняли глаза от искусственных цветов и тоже поклонились ему. И каждая продемонстрировала посетителю свою макушку, когда ткнулась носиком в цветочки без запаха, лежавшие на столе.

— Возле кассы есть звонок, позвоните! — сказала одна, и все девушки снова вернулись к работе и снова принялись то ли вывязывать крючком малюсенькое покрывало, то ли придерживать за крылышко живую яркую птичку.

Тут в дальнем конце магазина под желтой электрической лампочкой появился лысый мужчина и зашагал вдоль охапок искусственных роз, и георгинов, и ландышей, и нарциссов, и примул, висевших на скобах, словно хомуты… Он был в очках с толстыми стеклами, и оттого под глазами у него светились два полукружья, напоминавшие турецкие полумесяцы. Мужчина остановился возле прилавка, положил на него руки, и обнаружилось, что обе они искусственные, цвета табака, как руки Богоматери Ченстоховской.

— Пан Краусе? — спросил Виктор.

— Да. Что вы желаете? — подставил ему свое мохнатое ухо пан Краусе.

— Я студент-философ, и Министерство образования и народного просвещения дало мне отпуск, чтобы я в качестве представителя «Опоры в старости» составил список тех, кто хотел бы получать пенсию. Пан министр выразил желание, чтобы этой работой занимались достойные люди.

— Замечательное дело вы делаете, — сказал торговец. — Пенсия меня интересует, это задача поистине математическая… однако что за философию вы изучаете?

Задавая свой вопрос, он тщетно пытался нажать на свинцовую кнопочку на протезе.

Страховщик нажал на кнопочку, и искусственный большой палец отскочил, как клешня, и пан Краусе взял сигарету.

— Этот механизм мне знаком, — сказал Виктор. — Когда был авианалет на Пардубице, как раз такая рука висела на гвоздике на втором этаже, — сказал он и скрыл между ладоней горящую спичку.

Торговец выпустил дым.

— Молодой человек, так какую же философию вы изучаете?

— Метафизику.

— Замечательная наука! Но какую именно метафизику? Ante rem? In rebus? Post rem? [1] До опыта? В ходе опыта? После опыта? (лат.)

— Ante rem, [2] До опыта (лат.). идеи Платона.

— О, значит, главнейшую из наук! — Пан Краусе даже похорошел при этом известии, и отражения толстых линз серебряными рыбками заплескались по его лицу. — Да, юноша, праздность халдеев и сияющий дух Эллады замечательно переработали мудрость евреев… ах! Вот почему я так люблю царя Соломона и эти его мнимые метания между двумя полюсами, между «Екклесиастом» и «Песнью Песней», — слабо шептал торговец, мешая слова с ароматом табака, и веки его опускались все ниже.

Было тихо, только девичьи руки в мастерской шуршали работой, и сигарета исходила дымом, который раздваивался под подбородком пана Краусе, подобно медицинскому стетоскопу.

— Так стоит ли после этого удивляться, — продолжал он после паузы, — что я полюбил Филона Александрийского, философа рационального и хрупкого, словно мои цветы? И кто посмеет упрекнуть меня за то, что я боготворю Гермеса Трисмегиста? — воскликнул пан Краусе и ударил протезом о край прилавка, отчего недокуренная сигарета упала на черный пол.

— Все это свидетельствует о тонкости вашей натуры, — проговорил страховщик, — но вернемся же в мир яви… Каких размеров пенсию вы бы хотели?

И он подал ему новую сигарету и зажег ее.

— М-да, — протянул торговец, — но кто задолго до Гермеса сумел графически выразить субстрат его изумрудной философии?

— Вы говорите о царе Соломоне с его печатью? У вас будет десятый разряд, — сообщил Виктор и принялся писать.

— А может, лучше седьмой?

— Светильник, конечно, о семи свечах, но мы будем исходить из Десяти заповедей.

— Отлично, вы весьма образованный молодой человек, — восхитился торговец. — Но что изображено на печати царя Соломона?