Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Я одинок. Но присутствие другого можно ощущать непрерывно. Можно носить его лицо поверх своего. Осязать мир его нежной кожей (имея на себе задубевшую шкуру). Глядеть на мир его бархатными глазами (не обладая ни микроном бархата). При должном воображении одно только и нужно — свободное время. Вот оно-то у меня есть. Я исключение не только из правил, я исключение даже из исключений. Все суетятся вокруг, мужчины, женщины и дети, а пенсионеры и вовсе перегружены, выстаивая в очередях. Лишь я могу позволить себе роскошь — во всякое время болтаться по улицам родного города. В кармане единственная моя сладкая и неповторимая, тяжко добытая бумажка из диспансера нервного. Я объявлен сумасшедшим. Я как бы рукоположен в сумасшедшие и гуляю дозволенно, тогда как весь в едином порыве титский народ, включая и моих друзей, к сожалению, закладывает новый и, конечно же, светлый котлован будущего.

K сожалению — о чем? о друзьях? или о котловане?

И-и, батеньки, сами ломайте голову. Ибо отныне и навеки я вижу вас в одном ракурсе — в белых тапочках.

Прелесть дна в том, что падать некуда. «Если честь имеет преимущества, то их имеет и позор, и тогда они, пожалуй, даже необъятнее». Томас Манн. Один из любимейших моих писателей. Одна из любимейших цитат. Отныне никто никогда не заставит меня вычеркнуть из написанного мною текста любимую цитату любимого писателя. Не переставит политические акценты. И не сократит рукопись на треть.

Невероятно? Между тем, все произошло само собой. И свобода моя теперь абсолютна. Я свободен, как какой-нибудь немытый бродяга в нью-йоркской трущобе. Все мое: улицы, дома. Окна разинув, стоят магазины. В них нет продуктов, но много плакатов типа «Новое содержание раститскизму!» Это вместо прежнего «Все на борьбу с мухами!»

Валяйте, ребята, боритесь. Я, понимаете, сменил систему отсчета. Мои ценности конкретны. Мой Лучший Друг. Мой Опекун. Мой Док. N (стыдно произнести) рэ в месяц госпенсии по умственной инвалидности. Зато неограниченное пользование городскими библиотеками. Любая из них честью для себя почитает одаривать меня книгами, списываемыми с баланса. И бумагу я мараю теперь как хочу, а не как руководящий дядя хочет.

Ходят… нет, циркулируют… Слухи обычно циркулируют. Сейчас их много, как никогда. Даже такой: руководящий дядя никогда больше никому ничего не закажет. Я этим не обольщаюсь и этому не верю. У меня свои узкие цели. И, хотя я настоящий, чистой воды, оффортунист, никакой оффортуны на горизонте не зрю и другим не советую. И вообще — дай мне Бог то сделать, за чем, как мне кажется, я вернулся.

Кстати, если руководящий дядя не закажет, тем для него хуже. За изделия духа надо платить не только деньгами, но и всенародной славой. Тогда и рождаются шедевры, достойные всякой великой эпохи. Но для меня литература, критика, политика — полно, я уже вне этого. Творческая свобода моя гонорарными соображениями не стеснена. Не пишу чего не желаю. И, что всего важнее, пишу как пишется, а не как это принято в соответствии с утвержденным на данный момент стандартом, раз и навсегда определившим, что вот такой сложности язык еще понятен народу, а дальше ни шагу! А я дальше. То с респектом к морфологии и синтаксису, как в школе учили, то безо всякого шиша, не до него бывает.

Но и не это главное. Главное — свобода бытовая. Это вам не то, что свобода слова, это подлинное. Это когда выходишь из дома (из лачуги, берлоги, вылезаешь из дупла) просто так, ничто не назначено, ни работа, ни пресс-конференция, ни даже ланч, и несут тебя ноги куда глаза глядят, останавливаешься, и стоишь, и пялишь глаза на деревья, на окна, на купола соборов — пока не надоест. И никому ты не нужен и не обязан, нигде не ждан и не расписан. Вот что такое свобода.

Когда я пришел к ним в посольство в Вашингтоне проситься обратно, они без обиняков спросили: где гарантия, что вы станете писать то, что нужно народу? Вот она, сказал я и похлопал себя по животу. Ни раскаяния, ни преданности не разыгрывал, они-то себе цену знают. Да хоть бы я и вовсе ничего нового не написал, у вас же залежь неизданных моих опусов. Тогда они опережали эпоху, зато теперь придутся в самый зад.

И меня впустили обратно.

Оказалось, однако, переоценил я свои услуги. (Чуть не сказал заслуги.) Ничего не издали. И не переиздали. Обещали. И я тоже: войду в колею и накатаю роман. О современнике. О передовом человеке, живом и теплом. О гармоничном строителе котлована, непьющюм, не мне чета, о самоотверженном производственнике, верном муже (жене) и чадолюбивом отце (матери) — что нужнее, она ли, он ли, — сочетающем титскую всесторонную развитость с политической зрелостью космической эры. Мне бы лишь авансик, хоть небольшой. Аванс? Можно, пришлите несколько глав.