Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Хорошо, буду стыдиться. Все?

Во-во, гордая поза.

Да! А что такое? Я любил, с меня взятки гладки. Чтобы сложить голову в семейной жизни есть тысяча путей. А выжить один — безоглядная любовь.

Ну и глупец. Весь твой идеализм в этом высокомерии. Может, браки и впрямь совершаются на небесах, но осуществляются они на земле. Если одному из супругов выпала небесная любовь, вовсе не значит, что такая же выпала и другому. Это частный случай, редкость, статистическая девиация. Наделенный небесным уделом должен приземлиться. Стать политиком. Со всем умением этой братии дозировать проявление своих чувств. Он обязан научиться. Притом — в короткий срок. Год, не более, чтобы понять свою зависимость. Он играет равнодушие, когда ему хочется рыдать от любви. Демонстрирует пресыщение, когда его раздирает желание. Как бы пылок ни был, он не вправе показать этого, если думает о будущем и хоть чуть жалеет себя.

Чтобы быть счастливым, надо стать сильным.

Хорошо, добавьте и это к обвинительному заключению. Надеюсь, это все? Тогда позвольте и мне.

Что такое стать сильным в любви? Сила — навязывать свою волю, не боясь, что любимому это надоест? Слабость — принимать навязывание, боясь потерять любимого? Не вернее ли сказать, что сильный — тот, кто не испытывает сильных чувств и боязни их лишиться?

Именно, дитя старое. Ты дошел до истины. Почему лишь теперь? Не мог поверить? Любят тебя или нет — к твоим человеческим качествам это отношения не имеет. Это вопрос счастья, везения, удачи.

Да… Но, когда любишь, трудно поверить, что тебя не очень…

Ай-я-яй, это кто говорит? Похваляющийся привезенным оттуда оружием несравненной силы?

Ладно, хватит!

Что все же означает балалайкин зов? Час для свидания выбран заботливо, весь в едином порыве титский народ начинает учебный год, и даже свободные от трудовой вахты бабушки и дедушки, повязанные красными галстуками, станут проникновенно служить партитскими реликвиями и рептилиями и напоминать юному поколению о долге и славе. Пусто будет и у настоящего фонтана, что уж о нашем говорить. С другой стороны, эта повышенная бдительность наводит на мысль о сессии длительной, иначе какого черта нужна ему гарантия уединения в столь уединенном месте? Он несомненно придет не с пустыми руками. Уж коль скоро пропускает урочный час журналистики и возможность снять гонорар за репортаж о торжественной линейке в энской школе…

С чем он может явиться?

Вариант первый: капитулирует. Согласен работать и предложит свою версию операции, гарантирующую ему большую степень безопасности.

Нет, расслабляющих версий не разрабатываю. K тому же я знаю Балалайку. Он сдался бы раньше, если бы мое предложение его не ужаснуло. Оно его ужаснуло, в том-то и дело. От него прямо-таки разило испуганным скунсом. Трусость — краеугольный камень его, трусость он не может предать. Теперь, если даже он скажет ДА, я не могу на это согласие полагаться.

Вариант второй: раздобыл информацию, дабы отвлечь меня от задуманного. Попросту — отговорить. Тогда — что за информация за такая? Либо грозное предостережение от власть имущих. Либо нечто дискредитирующее ЛД так, что может перечеркнуть нашу дружбу. Но что ЛД мог сделать такого?..

Какая-то мысль затесалась, какая-то затесалася мысля… что-то об удивлении… какую-то чушь спорол в рассуждениях мудреных своих, что-то связанное с догадками по поводу жизни-смерти…

Ага, вот! «Смерть, главное средоточие людского интереса…» и т. д. Додуматься до такой чуши?! Смерть — средоточие интереса? Не жизнь? Лишь потому что жизнь встречаем неспособными ни мыслить, ни пугаться, а до смерти не успеваем созреть? О сущем не так ломаем голову, не так доискиваемся смысла. Небытие в понятиях жизни продолжительнее по времени? Но что мы знаем о течении и длительности времени ТАМ, куда уходят души? Как хочешь, что-то тут не так. Тебе следовало научить нас не думать и не испакощивать свои жизни. Этот необыкновенного уродства глагол весьма точно передает то, что мы проделываем с нею.

Теперь понимаю, как умирал в таком коровьем спокойствии. Но вот я уже не на смертном одре, и уместно спросить: уверен ли, что было чего ради расковырять свою — и не только свою — жизнь?

Делом жизни твоей была любовь. Делом всей жизни. Она выпала тебе, и ты обязан был нести бремя до природного конца. И там тот, кто дошел до финиша, пусть бы сам вертел сей предмет так и эдак и гордился умением пронести ношу. Или, напротив, раздирал бы себя угрызениями совести.