Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Тридцать лет спустя, заграницей, я понял, что уже тогда попал за границу, ее передвинули.

Я не решал задач по матанализу, не мог стряхнуть оцепенения. Опять подумалось, что зал — часть другого мира, живущего в себе и для себя, не соприкасаясь с нахлынувшим. Он обладал высшей опрятностью, говорил на языке с большой примесью польских слов, звучавшем совсем не как украинский, который я семь лет усердно учил в школе и, казалось, неплохо знал. Этот мир не одним только произношением отгораживался, но и изысканным обращением в третьем лице. Он пахнул кофе с цикорием, носил шляпы, сапоги-англики с твердыми, словно втулки, голенищами и дружелюбно здоровался со мною на улицах голосами незнакомых людей. Мой робкий ум, поглощенный сексуальными проблемами, сделал несколько робких вопросов. Но поставлены они были неуклюже, да и задать их было некому. Я просто запомнил вечер в библиотеке, вот и все. Запомнил потому, что чувствовал себя одиноким и несчастным, а вспоминаю теперь, в это холодное солнечное утро, как один из счастливейших.

Я был свободен тогда. Затерян и одинок, а потому свободен в царстве рабов.

Еще помню гордость от того, что, одолев величие библиотечного зала, разобрал главу учебника и решил задачи по матанализу.

Увы, я уж не тот, хоть и кажусь себе прежним.

Город мой, и ты не тот. Но все равно, будь мне опорой. В конце концов, это ты в известной мере вдохновил меня на то, что делаю. Твои храмы. Твои могилы. Несчастные твои обитатели.

Почему не останется ничего-ничего, виденного моими глазами именно так, как это увидел я, хотя бы единственной картинки, окрашенной моими эмоциями и понятной другим? Это было бы таким утешением!

Тсс, где-то ты у истоков объяснения людской активности, юноша. Еще усилие — и тебе откроется сокровенное, стимул жизни, смысл вещи в себе. Ну же!

Нет, не по Сеньке шапка. Пусть другие, кто поумнее, попробуют с достигнутого мною рубежа.

Впрочем, не исключено, что стартуя с этой точки, они зайдут в тупик. Я-то давно уже не верю в разгадку бытия.

Жизнь непредсказуема.

Можешь подготовить операцию, просчитать варианты, подходы и отходы, гениально все осуществишь и не потеряешь ни единого человека, но сам подорвешься на старой мине, поставленной своими же саперами.

Это не выдумка, так было.

Жизнь не планируется. Не планируется, и все тут. Особенно вся, в целом. Она удается. Или не удается.

Вряд ли дозволено человеку самому подводить итоги. До какой степени весомы его суждения? Как по мне, они и есть верные. В этом утверждении имеются издержки, то же право придется признать и за ублюдкамив типа Сосо и Kо. Уж они свои жизни оценят по высшей шкале. А жертвы — что ж? Тому цена копейка, что без жертв. Это спишут на неведомые цели Провидения.

Ну да черт с ними. О себе я с полной уверенностью говорю: да, моя жизнь не удалась.

Но операция, последняя в моей жизни, в ней я проявил столько выдумки, даже удали, она была великолепна. Даже сказал бы, что, с моего появления в кабинете Первого, совершенна была. Кроме концовки. Как меня, обормота, угораздило не договориться о связи? Понадеялся на авось. Любой канал подлежит перехвату, кроме авося. Вот и радуйся. Перехвату не подлежит, но и связи нет.

Шорох капель и сочувствие деревьев бедовой моей голове, тоже влажное, живое и безмолвное, и ароматы прелой листвы всех галицийских древесных пород.

Был бы костюм поудобнее… Не плащ, не туфли, не галстук — здесь хороши сникерсы, толстые носки, джинсы, свитер… Плащ — типичное не то. Полтора дня на воздухе выводят мою биомассу из приличествующего ей статуса. Слишком много окислительных процессов и мало восстановительных.

Нет, я не граф Монте-Кристо. Не подготовлен оказался ко дню отмщения. Я продукт цивилизации, моя сопротивляемость теперь измеряется, вероятно, в отрицательных единицах.

И на кой иммунитет к вирусам и простуде, в любой момент меня могут кокнуть из-за угла. Даже предусмотрительность играет сейчас против. Если кадры Крошки взяли мой след при встрече с Жучилой — на это я напросился сам, (они продолжают вести меня, хоть я сделал невовозможное, чтобы оторваться, и чувство слежки, шестое чувство титского гражданина, безмолвствует. Ну даже, допустим, потеряли они меня, ведь шастают вокруг. Ну даже, скажем, могу поручиться за Крошку, но он-то за своих остолопов ручаться не может, каждый второй работает и на него, и на Косой Глаз, и на ГУГ. Встретит, взмахнет рукой, обождет, сколько надо, потом позвонит: «Так что, товарищ полковник, нашел я его на кладбище мертвым».