Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

Танки открыли огонь по батарее, и их оглушительный гул отдавался со всех сторон эхом, заточенным в рамки узких улочек, сотрясая стены и заставляя хлопья отставшей клеевой краски и пыль в домах сыпаться дождем. Артиллеристы Апполлонио перенавели орудия, и батарея капитана Корелли, расположенная неподалеку, тоже открыла огонь. Танки продвигались вперед, их хилый и ненужный камуфляж под кустарник сваливался с боков, как одежда с пьяной шлюхи. Двигатели ревели и завывали, танки кренились при каждом переключении передачи, и черные клубы выхлопа изрыгались, точно машины уже подбили.

Снаряды рвались среди танков, вздымая сгустки красной земли и белой пыли, и железные чудища внезапно замерли, будто их обитатели очень удивились, обнаружив, что им противостоят: словно сопротивление итальянцев было невообразимым. Невероятно – на старом английском мосту, пролегавшем через отмели бухты, появился немецкий бронетранспортер, и над его орудийной башней трепыхался большой белый флаг. Артиллеристы на батареях торжествовали, отстояв свои позиции; может, немцы собираются узнать у Гандина об условиях капитуляции?

На закате войска, покуривая, ожидали; сигареты едко, но как-то уместно пропитались орудийной смазкой с пальцев. Большой строй «юнкерсов» проплыл над их головами, неся подкрепление фашистам, и капитан Апполлонио в озлоблении вскинул руки:

– Почему зенитные батареи не стреляют? Что там у этих кретинов? – Он рисковал немногим – потерять всё из-за нерешительности других. Тщетно, но для собственного удовлетворения он выстрелил из карабина вслед удалявшимся самолетам; треск выстрела прозвучал странно-благовоспитанно и робко после недавних залпов орудий.

Затрещал полевой телефон. Генерал Гандин, вместо того, чтобы, используя благоприятный момент, потребовать сдачи, согласился на перемирие. Апполлонио, не веря, закатил глаза и так громко завопил на связиста, что лишь через некоторое время сообразил, что сыплет проклятиями по отключившейся линии.

– Сумасшедший сукин сын! – заорал он и грохнул трубкой. Он чуть-чуть успокоился, когда прибыл посыльный с запиской от капитана Антонио Корелли: «Если тебя отдадут под трибунал, я потребую чести быть судимым вместе с тобой».

Антонио, мой капитан,

мы застали плохие времена, и у меня вернейшее предчувствие, что я их не переживу. Ты знаешь, как это бывает, – так кошка уползает умирать, или человек видит призрак матери у своей постели, когда лежит больной, или даже встречает на перекрестке призрак самого себя, идущий в другую сторону.

С этим письмом ты найдешь все мои записи, которые я сделал с тех пор, как приехал на этот остров, и если прочтешь их, узнаешь, что я за человек. Надеюсь, ты не почувствуешь отвращения, и надеюсь, сможешь простить меня и вспоминать обо мне без презрения, потому что у тебя большое и благородное сердце. Я надеюсь, ты вспомнишь все те мгновения, когда мы обнимались как товарищи и братья, и не будешь вздрагивать от прошлого ужаса – от того, что это были ласки выродка. Я всегда старался выказать тебе свою привязанность, ничего не беря от тебя и не давая тебе ничего нежеланного взамен.

Когда ты прочтешь эти страницы, то поймешь, что в Албании потеря моего товарища Франческо довела меня до отчаянья, и я хочу рассказать тебе здесь, что рану, которую я получил на той войне, я нанес себе сам. Мне не стыдно. Я поступил правильно. Когда погиб Франческо, я тоже хотел умереть. Вся красота ушла из моей жизни, всё стало бессмысленным, но я был лишен необычного мужества, которое требуется человеку, чтобы разнести себе мозги. Я приехал на этот прекрасный остров, не ощущая ничего, кроме серого тумана в мыслях и ноющего, опустошенного сердца, безутешно разрывавшегося от печали и горечи.

Что такое человек, у которого вся грудь в орденах, но сердце в ней слишком неутешно и не бьется?

Мой дорогой Антонио, я хочу, чтобы ты знал: в ответ на твой безудержный смех, твою великолепную музыку, твой бесподобный дух я полюбил тебя с таким же удивлением и благодарностью, какие вижу в твоих глазах, когда ты с Пелагией, и я буду помнить тебя всегда, даже когда умру. Ты снял печаль с моей души и заставил меня улыбаться, а я принял твою дружбу и наслаждался ею, всегда сознавая, что недостоин этого, вечно борясь с любым побуждением унизить ее, и я верю, что поэтому ты не станешь презирать меня, как, кто-то посчитал бы, я того заслуживаю. Антонио, у меня так много воспоминаний об этих нескольких коротких месяцах, и хочется плакать, как подумаешь теперь, что они прошли. Так много счастливых воспоминаний. Ты помнишь, как чуть не подорвался на той мине, а я нес тебя в дом доктора? Я знал, что если бы ты умер, я бы сошел с ума, и сейчас благодарю Бога, что умру прежде тебя, так что мне не придется переносить горе.