Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души

– За второе отделение – вдвое, – напомнила Свами.

– Всё прописано, Зоечка Ниновна! Вот только, как запишем в ведомость? Как зовут звезду нежданную?

– Каля Дэви, – примерилась Клава еще к одному лишнему имени.

– Прекрасно-прекрасно. Это подействует на всех – кроме бухгалтерии. Бухгалтер у нас совершенно невозмутимый. Его никаким роком не проймешь. Или рэпом.

– Расскажи Додику, – разрешила Свами. – Для бумажки – это не грех.

– Клава Капустина, – с трудом вспомнила она.

Ведь так давно она была Капустиной, что и не была никогда.

– Отлично! Видать, в капусте нашли.

И Додик убежал, помахивая какой-то бумажкой.

– Может, прорепетировать надо было? – усомнился Витёк.

– Вот чего нельзя, так нельзя! – раскричалась Свами, и Клава догадалась, что Свами волнуется.

Свами волнуется, а она сама – нет. Она в руке Госпожи Божи. И рука Её-Их поднимет ее в высь недостижимую!

– Чего нельзя, так нельзя. И Додик понял сразу. На нас Святая Душа снисходит, а Святую Душу на репетицию не вызовешь. Перед пустым залом Дэви ничего бы не смогла. Ее должен встречный вал поднять – от публики. Даже в ДК я это каждый раз чувствую, а тут в десять раз больше народу.

Несколько раз в уборную заглядывали. Клава сидела в своем до сияния серебряном плаще, и когда видела мелькающее в приоткрытой двери лицо, улыбалась расслабленно. И несколько раз веночек такой же серебряный на белых волосах поправляла.

Сейчас Витёк увидит, какой она ангелочек беленький!

Свами достала фляжку, налила в пластмассовый стаканчик.

– Укрепись вот росой утренней. До дна и благословясь.

«Госпожа Божа, продли милости свои. Госпожа Божа, яви чудо сценическое», – твердила Клава.

Но среди молитвы заметила про себя: вечер, а роса утренняя – смешно!

Заглянул Додик.

– Пять минут. Пошли.

Клаву охватил озноб – но восторженный.

Свами торжественно наложила на Клаву женский крест.

– И ты, – Витьку.

Витёк по тем же святым местам – только губами.

И Клава пошла за Додиком по коридору. Потом по железной лестнице, неся на своих местах братское Витьково целование.

Сначала нарастал ритмичный грохот.

Потом стала видна сцена – сбоку.

Попеременно – красная, синяя, зеленая.

И голос певицы закричал, запросил, завопил:

– Толька, Толька, Толька, Толька!

А не Лешка, и не Колька!

И снова, снова.

Чтобы зал захотел слиться в одного общего Тольку и броситься на сцену. Клава это отлично поняла и прочувствовала.

– Иди! – крикнул Додик. – Выхвати у нее микрофон и в том же ритме!

– Помоги, Госпожа Божа! – крикнула в спину Свами.

Группа грудилась справа и глубже.

Певица дергалась впереди одна – и к ней вела широкая дорога по краю сцены – не заблудиться.

Клава знала, что ее сейчас несет Госпожа Божа, которая любит только ее. Только ее!

Толька, Толька, Толька, Толька!..

Клава прошла до нее скользящим конькобежным шагом, потому что сцена показалась, как каток, выхватила микрофон, повернулась налево – спиной к группе, навстречу слепящей тьме.

Сзади гремела группа. Из тьмы гремел стук, свист, рев.

Гром сзади отличался властным ритмом.

И Клава вписалась в ритм, призывая Госпожу Божу и рифмы Её-Их.

Рев и гром в ответ из слепящей тьмы, гром усилился за спиной, но перекрывая оба сталкивающихся на встречных курсах грома, донесся чудовищный бас:

– Проще.

– Проще!

И еще дружнее из тьмы навстречу: "Божа-Божа-Божа… "

В ответ Клава совсем отбросила ненужные подробности:

– Вот теперь мне просто!

И действительно ничего большего не нужно.

Пронзение наступило от пяток до ушей, показалось, что ее желают все тысячи, спрятанные в слепящей тьме, и сама Госпожа Божа их к ней приподымает.

Сколько их там, в слепящей тьме? Клава не видела ни одного лица. Но знала и чувствовала, что сколько бы их ни было там, они все твердят эти два магических слога, разгоняя их тысячекратно. Тем самым разгоняя свою страсть – к великой Боже и маленькой Клаве. А чудовищный бас над всеми и со всеми.

Тьма светила краткими вспышками в том же ритме:

синий-зеленый-красный

синий-зеленый-красный

Клава стала в ритме хлопать, поднимая руки над головой.