Андрей Рубанов: Психодел

Мудвин кашлянул и сказал:

– Зря вы так, девочки. Может, он взял псевдоним по принципу «от противного». Прикинул так: если назовусь «Иван Несгибаемый» – надо мной точно смеяться будут. Лучше буду «гнутый». Вроде как намек на какой-то трагический надлом...

Маша ткнула Мудвина в грудь.

– Вот. Вы молодец, Мудвин. Нашли точное слово. В них – надлом! Этот Кирилл – нормальный такой дядька, всё при нем, манеры, галстук, говорит – заслушаешься, а в глаза посмотришь – сломанный человек.

Мудвин вздохнул, помолчал и произнес:

– Я бы так не сказал. Я бы сказал, он других ломает. А вообще – интересный тип, да. Очень расслабленный. Давно такого расслабленного не видел.

Удачно вышло, подумал Кирилл, закрывая за собой калитку (ржавые петли протяжно скрипнули). Девка не обманула, дом действительно нежилой. Сюда приезжают редко, только чтобы присмотреть. И приезжает – женщина. Мужчина заметил бы ржавчину, смазал. А сходил красиво, ага. Точно и быстро. Зашел, произвел приятное впечатление, исчез. Заодно и каратиста живьем увидел. Кстати, не забыть: «каратист» – неправильное слово. Надо говорить: «каратэка». И это большая удача, что лучший друг сладкого мальчика Бори попался мне на глаза именно сейчас, когда затея только раскручивается. Почему-то я заочно считал каратэку быком тупым. И ошибся. Нет, он не костолом с двумя извилинами. Умница, само спокойствие. Такой себе самурай немногословный. Детей тренирует – значит, терпеливый и добрый. Это плохо. Добрые очень опасны. Предсказуемы – но опасны. Каратэка будет мешать, про него надо помнить, его надо каким-то способом отодвигать... А я, Кирилл Кораблик, – дурак. Совсем про него забыл. Потому что думал по шаблону. Каратист, спортсмен – значит, болван. Нельзя думать по шаблону.

Пошел к машине. Шофер увидел его, завел двигатель и осквернил смрадным дымом лубочную картинку дремлющего в лесном кислороде дачного поселка.

Сколько раз твердил себе: не суди о людях поверхностно. Вообще не суди. Пожирай, пользуйся – но не суди, не надо.

А сладкий мальчик Боря пусть себе спит, ага. Отдыхай, друг, ты это заработал. Проснешься, а тебе скажут: Кирилл приезжал, подарок привез и сразу отбыл. Ах, как неудобно вышло, подумает Борис. Серьезный человек Кирилл первого января уже дела делает, а я – сплю. Я слабак, а он крутой. Еще одна монеточка в копилочку, еще один камень в фундамент отношений. Кирилл сверху, Борис снизу. Кирилл серьезный, Борис – лох. Кирилл старше, Боря – сопляк зеленый. Кирилл уже в офисе, а Борис еще в постели. Кирилл пожиратель, а Боря – пища его. Против природы не пойдешь. Всё от века расставлено по своим местам, повсюду строгая иерархия: я жру тебя, не потому что я плохой, а потому что ты рожден пищей. Ты гамбургер, понял?

Свободная касса!

Конечно, никому не понравится, если его пожирают. Когда мышка бежит от кошки, ей это не по душе. Но мышка не встает в позу, не задвигает красивых речей, не подбивает собратьев создать милицию для защиты от котов. Науке такие случаи неизвестны. А люди сами себя путают и обманывают. «Все равны», «никто не круче» – что за демагогия? Разумеется, никто не круче. Кот тоже не считает себя крутым, он просто догоняет мышь – и жрет.

– В Москву? – спросил таксист.

– Да, – сказал Кирилл. – В Люблино. Дальше я покажу.

Шофер шмыгнул носом.

– То есть, это сколько денег будет?

Он был крупный, бесформенный мужчина, примерно ровесник Кирилла, и он совершенно не боялся Кирилла, и это не нравилось Кириллу. Ты везешь, я оплачиваю – разве мы на равных? Однако рыхлое, натужно сопящее существо с животом и золотым зубом с самого начала пыталось говорить Кириллу «ты» и непрерывно курило дешевые сигареты.

– Столько же и будет, – сказал Кирилл, зевнул и – едва машина заскрипела колесами по плотному снегу проселка – сделал вид, что задремал.

Он не водил машину и своей не имел. С конца восьмидесятых, когда у него появились первые деньги, – ездил на такси. Шоферюги его забавляли, он их любил. Кирилл Кораблик – тогда еще юный фельдшер скорой помощи, скромный продавец димедрола – застал старое поколение столичных таксистов. Зубры, выжиги, романтики, они были неистощимы на истории о тайной ночной жизни большого города. При коммунистах на такси катались представители тончайшей прослойки обеспеченных граждан: богема, профессора-академики, генералы, уголовнички, лихая публика с длинным северным рублем, моряки, летчики и прочие неординарные люди. Потом – спустя несколько лет, когда Союз Советских почил в бозе, – кое-кто из профессоров и летчиков уже сам вовсю крутил баранку, но так было еще интереснее. Выходишь на дорогу, поднимаешь руку, садишься в поцарапанную тачку и знакомишься с лауреатом Ленинской премии, или народным артистом, или знатоком санскрита.