Джулиан Барнс - Дикобраз

Частное же мнение Марии Солинской, а ее мнения в последнее время все больше бывали частными, заключалось в том, что «зеленые» – скопище деревенских кретинов, хулиганов-анархистов и фашистских прихлебателей, что Илью Банова надо было еще тридцать лет назад сунуть в самолет и отправить в Испанию к Франко, что супруг ее Петр Солинский, сделавший так много, чтобы получить хорошую работу и приличную квартиру и спастись от порочившей его тени ревизиониста-отца (во многом, кстати, благодаря ее стараниям), либо полностью потерял политическое чутье, либо страдает от мужского климакса, а возможно, с ним происходит и то и другое.

Ее не трогало, когда кто-либо из знакомых оплевывал те принципы, которым истово поклонялся всего несколько месяцев назад; она следила за бешеным ликованием толпы, и на каждом столичном бульваре ее ноздри ощущали дух мщения, схожий с кисловатым запахом пота. Она все больше приближала к себе Ангелину. Она завидовала девочке, которая может учиться таким простым и понятным вещам, как математика и музыка, ей хотелось бы изучать их с нею вместе, но ведь тогда ей придется заодно вникать во все эти новые политические установки и заповеди, потоком хлынувшие в школы и институты.

Как бы то ни было, в первое утро слушания Уголовного дела № 1, когда муж пришел поцеловать ее на прощание, что-то дрогнуло в ней и заставило забыть мимолетные измены и долгие разочарования последних лет. Мария Солинская поцеловала мужа и с ласковой суетливостью, которая так не шла ей сейчас, поправила кончики шарфа, которые он засунул между лацканами пиджака.

– Будь осторожней, – сказала она ему вслед.

– Осторожней? – Он обернулся. – Конечно, я буду осторожен. – Он поставил на пол тяжелый портфель и поднял вверх руки. – Видишь, какие я надел перчатки, чтобы меня не уколол дикобраз.

Уголовное дело № 1 началось слушанием в Верховном суде 10 января. Бывший президент появился в сопровождении военного конвоя: крепкая коренастая фигура в застегнутом наглухо макинтоше. На нем были всем известные тяжелые очки с затемненными линзами, и когда, выйдя из «чайки», он снял шляпу, на экране возник знакомый по почтовым маркам образ: низко сидящая на плечах голова, хищный, словно принюхивающийся к чему-то нос, лоб, увеличенный залысинами, жесткие светлые волосы над углами. У входа толпились люди, он улыбнулся им и помахал рукой. Потом камера рассталась с ним и показала его уже в зале суда. Где-то по пути он оставил пальто и шляпу и теперь был в темном строгом костюме, белой сорочке, зеленом в серую диагональную полосочку галстуке. Он остановился и огляделся, словно футболист, внезапно оказавшийся на незнакомом стадионе. Казалось, он сейчас двинется дальше, но вдруг передумал: шагнул к одному из конвойных солдат, вгляделся в ленточки медалей и отеческим жестом поправил что-то у конвойного на гимнастерке. Улыбнулся и двинулся дальше.

( – Гнусный актеришка!

– Тсс, Атанас.)

Судебный зал был построен в модном в начале семидесятых годов стиле, грубоватом, с элементами уюта: светлые деревянные панели, сглаженные углы, кресла. Он смахивал, пожалуй, на репетиционный зал театра или концертный зал для духовых квинтетов. Одно мешало – освещение: тоскливое сочетание неоновых полос с затененными нижними лампами. При этом освещении ничто не выделялось, не подчеркивалось, все было ровным, демократичным, беспристрастным.

Петканова отвели в отсек для подсудимых. Он несколько минут не садился: оглядел два ряда столов для представителей сторон, маленькую галерею для публики, возвышение, где предстояло появиться Председателю суда и двум судьям; он внимательно изучил охранников, судебных приставов, телекамеры, толпу журналистов. Журналистов набилось так много, что некоторые просочились в ложу для присяжных и, оказавшись там, внезапно смутились, раскрыли пустые блокноты и листали их с задумчивым видом.

Но вот бывший президент опустился на маленький жесткий стул, который подобрали специально для него. Чуть позади него и постоянно в поле зрения, когда камера показывала Петканова, стоял дежурный полицейский офицер. Эта мизансцена была задумана прокуратурой, особенно настаивавшей на том, чтобы офицером была женщина. Армейскому конвою приказано было держаться от камеры как можно дальше. Вот видите, это самое обычное судебное слушание; взгляните – перед вами не чудовище, которого вы так боялись, а просто старый человек, и охраняет его женщина.