Александр Трапезников - Похождения проклятых

— Тогда, конечно, или.

— В смысле?

— В смысле, я ваш, Дуся, как говорила одна моя старая подруга.

— Не Маша Треплева? — с намеком спросил он. Чтобы показать, что и она находится у них на крючке.

— Другая, — ответил я.

— Не забудьте полить герань, — улыбнулся он. — Это ведь единственное, что у вас осталось, не так ли?

Я промолчал, поскольку ответить мне было нечего. Да и незачем. Я уже понял, куда он клонит.

— Или Маша также представляет для вас какую-то ценность? — продолжил Олег Олегович.

— Я ее терпеть не могу, — отозвался я.

— Не смешите. У вас же все на лице написано.

— А вы умеете читать не только шифровки от тухлой агентуры?

— Нас хорошо обучают, в том числе и психомоторике. Хотите получить вашу Машу обратно? Тогда сделаете все, что я вам прикажу.

Это был сильный ход. В самое яблочко. Гораздо сильнее, чем удар по печени.

— А если не хотите — то и Машу больше никогда не увидите. Я обещаю. Надеюсь, вы мне верите?

— Верю, — пришлось согласиться мне. Я чувствовал, что этот человек способен на все, ясно без всякой психомоторики. Ему, должно быть, поиграть с судьбой человека — все равно что с тараканом. Надоест — прихлопнет. Ай да Олег Олегович! Ай да сукин сын!

— Ну и ладненько, — сказал он и поднялся со своего кресла. — Пошли, ребята.

Проходя мимо, он похлопал меня по плечу. Нежно-напутственно. Потом в коридоре хлопнула дверь. И я остался один в квартире. Но так и не встал со стула, а продолжал тупо смотреть в окно. Там отчего-то начали сгущаться сумерки, хотя время было еще далеко не позднее. Не вечер.

— Нет, не вечер, — произнес я вслух. — Еще далеко до темноты.

И словно в ответ на мои слова в комнату сквозь тучи пробилась полоска света. Как тайный животворящий луч, знак или символ, который я был обязан понять.

…В особом зальце Гатчинского дворца был разлит красноватый свет. Восковой паркет Гварнеги блестел изящными линиями, на расшитых золотыми и серебряными нитями гобеленах с библейскими мотивами отгорал закат. Все вокруг излучало тишину, покой и торжественность. Пристальный взор императора Павла Петровича встретился с кроткими и какими-то измученными глазами стоявшего перед ним инока Авеля. За спиной того высилась гренадерская фигура обер-офицера Ивана Новоторжского, затянутая в темно-зеленый мундир с красными обшлагами, в сапогах с раструбами и с белоснежными штибель-манжетами, на поясе — железная спичка — шпага. Сам император с муаровой лентой через плечо, на которой горит Мальтийский орден, а сверху — далматик из пунцового бархата, в жемчугах и позументах. И трость вместо шпаги.

— Иди, братец! — сказал преданному преображенцу новый властитель России. — Да смотри там, чтобы никто не смел сюда… Пока не закончу.

Ему хотелось казаться как можно более строгим и суровым, но в глазах монаха, привезенного прямо из темницы, отражались, как в зеркале, такие любовь и мир, что император сам растерялся. Ему вдруг сразу полюбился этот смиренный и загадочный провидец, о котором накануне напомнил Куракин сразу же после похорон матушки. И ведь узрел смерть ее день в день! — подумал Павел, продолжая разглядывать худо одетого человека с бледным болезненным лицом. Теперь, когда обер-офицер, позвякивая шпорами, удалился, они остались одни. Нет, не совсем одни. В нише, за портьерой, к прорези прильнул князь Куракин и тоже пристально изучал странного монаха-инока. Потом они должны обменяться впечатлениями от увиденного и услышанного. И вместе решат судьбу острожника: дать ли волю или упрятать еще поглубже.

Надо было с чего-то начинать, а император все медлил. Не решался приступить к Таинственному.

— Эх, батюшка-царь! — упредил его монах, покачивая головой. — Почто себе печаль предречь меня понуждаешь? Коротко будет царствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную субботу погребут тебя… Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою… Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких. Число лет твоих подобно счету букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном доме твоем: Дому сему подобает твердыня Господня в долготу дней…