Александр Трапезников - Похождения проклятых

— Вспомнишь, — сказал Владимир Ильич. — Хоть перед смертью, а всплывут в памяти.

Я взглянул на часы.

— Пора. Надо поторопиться. Ты, Володя, скажи Маше, чтобы она дома сидела. Мы скоро вернемся.

— Сказал бы, — усмехнулся он. — Да только это невозможно, еще раньше ушла, пока вы спали.

— Как это? — спросили мы оба.

— А так. Чуть ли не среди ночи. Я поднимаю голову — она проходит по комнате. Сделала мне: Тс-с!, и только замок в двери щелкнул.

— Вот еще новость… — произнес я, взглянув на растерянного Алексея. Но думать об этом сейчас было уже некогда.

До Уральской улицы мы шли молча, не разговаривая. Я корил себя за то, что проворонил Машу — не в том смысле, что вообще, как язвил Яков, а ночью, когда она куда-то ускользнула. Хотя и вообще тоже, поскольку он растеребил мою рану. Кроме того, я допустил еще одну ошибку: в телефонной беседе с Ольгой Ухтомской проговорился о месте и времени встречи. При этом хитромудром реэмигранте, который наверняка каким-то боком замешан во всех происходящих событиях. Он ведь тоже куда-то сразу заторопился, даже не попив чаю. Все очень странно и непонятно. Я чувствовал, что мы уже приблизились к какой-то запретной черте, а впереди нас ждет самая невероятная таинственная откровенность. Мог ли я об этом думать всего лишь четыре дня назад?

Дверь в квартиру Матвея Ивановича была приотворена. Это мне еще больше не понравилось, как и джип с тонированными стеклами неподалеку от подъезда. И двое подозрительных алкашей на лавочке. И даже дворник с метлой, который проводил нас внимательным взглядом. Все теперь вызывало мои опасения. Вплоть до бесприютной кошки на лестнице. Почему она так оглашенно мяукает? О чем хочет предупредить?

Мы вошли в темный коридор. Пахло какой-то гнилью.

— Матвей Иванович? — позвал Алексей.

Поскольку никто не отозвался, мы пошли дальше, в комнату. Там также царил полумрак, шторы были плотно задернуты. Но разглядеть хозяина труда не представляло. Полоска света как раз падала на его лицо с закрытыми глазами, а сам он неподвижно сидел в своем инвалидном кресле. Беспорядок в комнате говорил о том, что здесь кто-то уже побывал до нас. Да и сама восковая фигура Матвея Ивановича…

— У меня такое ощущение, что он мертв, — произнес я. — И даже успел испортиться.

— Сам ты мертв! — неожиданно проговорил господин Кремль и открыл глаза: — Сам испортился!

— Здравствуйте, — поприветствовал его Алексей. — А мы вот…

— Знаю. Мне звонила Ольга. Потому и дверь оставил открытой. А сам поспать решил.

— Странно вы как-то спите. Неподвижно, — заметил я.

— А ты что — дергаешься, корчишься, что ли, когда дрыхнешь? Так тебя связывать перед сном надо. Ремнями, как в психлечебнице.

— Это куда вы Агафью Максимовну определили? — мстительно ответил я. — Дорогой товарищ, с позывным Монах.

— И об этом уже пронюхали? — усмехнулся Матвей Иванович. — Что ж, я знал, я всегда знал, что рано или поздно это откроется. Даже лучше, если еще при жизни. Спокойней умирать стану. Никто не умеет хранить тайны, никто. Ни органы, ни друзья, ни ты сам. Даже у Господа Бога нет тайн, все написано в Библии и Откровении, каждый час, от начала и до конца расписан. Альфа и Омега. Все открыто, только умей читать. А люди не умеют. Главное, не хотят. Я вот хотел, да меня колесница переехала. А потом поздно стало и хотеть, и читать. Ушла жизнь.

— Почему в комнате такой кавардак? — спросил я. — Кто здесь был?

— Никто, — ответил старик. — Это я сам тут все перевернул. Со злости. После того как позвонил Агафье и все рассказал. А она… Она сказала, что прощает. Как Господь прощал. Вам, ребятки, этого, наверное, не понять.

— Ну почему же? — возразил я. — Чай, не совсем придурки.

— Он, может, и нет, а ты-то — точно, — сказал Монах. — Как простить то, что я сделал? Не с ней даже, не с ним, а со своей жизнью? Ведь по-другому все могло быть, иначе. Мучеником мог стать, или затворником, или пастырем добрым, или просто жить, хоть и без благочестия, но как тысячи людей — в вере. А вышло? Какое тут прощение, охламон ты этакий?

— Она же простила, — произнес Алексей. — А Господь — тем более.

— Вы еще не все знаете… Мощи святого Даниила я из монастыря вынес. И передал их гэпэушникам. Безбожникам этим.

— А потом?

— Потом они оказались у Васи Скатова. Он их подменил на другие. Успел. Потому что те хотели их совсем уничтожить, растворить в кислоте. И растворили, только зря радовались. Говорят, плясали даже возле бочки, у Кремлевской стены. А Вася ловкий, он мощи спас. Всех их обманул. Он уже тогда в Бога верил, только притворялся перед разбойниками. Пошел к ним служить лишь затем, чтобы упредить их планы. Чтобы знать, что они замышляют. Это ж какую надо выдержку иметь? Как Штирлиц прямо. Я в монастыре Монахом был, а он в НКВД — слугой Господа. Так вот бывает. Мне он обо всем этом через много десятилетий рассказал. Мы ведь с детства дружили, с одной улицы. Да и девушку одну и ту же любили. Агафью, как вы сами понимаете. Вот сказал вам — и на душе даже легче стало. А где ваша-то подруга? Вы ведь, поди, тоже за ней оба ухлестываете? Кому из вас двоих она предпочтение отдала?