Александр Трапезников - Похождения проклятых

— Хорошо, что директриса не признала во мне ту журналистку, которая к ней приезжала год назад, — негромко произнесла Маша.

— А почему? — спросил я. Алексей лишь горестно оглядывался вокруг.

— Да потому что я написала потом в своей заметке, что приют надо закрыть, сровнять с землей или взорвать, а дебильных детей подвергнуть эвтаназии вместе с воспитателями. Причем так же поступить и с другими подобными заведениями.

— Маша, как ты могла? — возмутился Алексей.

— А что ты хочешь? Желтая же пресса. Что заказали написать, то и смастачила. Это тебе не какой-нибудь гламурный журнал с бриллиантами Ксюши Собчак или трусиками Маши Малиновской. Мне надо было пощекотать нервы читателям, чтобы у них волосы в паху зашевелились, дескать, бывает еще гаже, чем вам, в ваших норах, так что сидите и не дергайтесь. Читайте Бульварное кольцо и смотрите мыльные сериалы, да не забывайте ковырять в носу. А впрочем, вы сейчас сами убедитесь, насколько я была права. Те детишки, что играют с крысами, это еще более-менее адекватные. А в палатах…

Она махнула рукой. Мы некоторое время постояли, привыкая к атмосфере, а потом пошли к зданию. Вход вроде бы свободный, за билеты платить не надо. В коридоре нам, правда, встретилась пожилая женщина, но она, наверное, приняла нас за каких-нибудь родителей или родственников, только поздоровалась и прошла мимо. Пахло здесь то ли кислой капустой, то ли испражнениями. Порой доносились протяжные крики. Даже не крики, а вой. Чьи стоны?

Я шепотом произнес, цитируя Шевченко:

— И день иде, и ночь иде, и голову сховавши в руки, дивуюся, чему нейде — апостол правды чи науки? Ну, и чему же тут можно обучать, лечить или воспитывать?

— Сейчас увидишь, — ответила Маша.

Она, словно Вергилий в аду, стала открывать перед нами двери палат в коридоре. Зрелище, представшее нашим глазам, было действительно жутким, не для слабонервных. Уж Ксюшу бы отсюда вынесли на носилках. Как раз к ближайшей мусорной куче.

— Вот здесь лежат церебральники, — говорила Маша, ставшая вдруг очень серьезной и злой. — Тут — дауны и имбицилы. Там — аутичные, но эти хоть с какими-то гениальными проблесками, но как ежики — сразу в колючки прячутся. А вот вам совсем малютки — дети наркоманов и алкоголиков. Их еще можно вылечить, но никто этим по-серьезному не занимается. Никому дела нет. Вон той девочке, которой на вид пять лет, на самом деле — четырнадцать. Она почти не умеет говорить, какой уж там читать или писать! Некоторые и вовсе только мычат. Или стонут. Другие — вообще как растения. Только поливай изредка. Есть такие, на которых просто смотреть страшно. Видите?

Мы ходили за ней, будто в прострации. Я — точно. Перед глазами маячили искалеченные, иссохшие, как ветви смоковницы, существа, с огромными неподвижными пузырями вместо голов, с кривыми черными ртами, с пустыми глазницами, с дряблой обвисшей кожей синюшного цвета, полуголые или совершенно обнаженные, скрючившиеся на цементном полу или привязанные за запястья к постелям, подвизгивающие и дергающиеся из стороны в сторону, как на шарнирах, равнодушно смотрящие сквозь нас или разглядывающие с какой-то потаенной надеждой, с меркнувшим в их глазах светом. Никто не бросался к нам и ничего не просил. Может, не умели. Не понимали. Не знали, что могут прийти и дать. Пожалеть или приласкать. Просто полюбить. Мне казалось, что на нас смотрит из щелей сама Россия, ее настоящее и будущее.

Маша первой не выдержала, закрыла дверь и вытерла слезы.

— Какая же я дура! — сказала она в сердцах. — Что я знала о жизни до сих пор? Жила, как у Христа за пазухой, с богатой маменькой. Да еще отчим этот… Сволочь! Лучше бы они меня саму в этот приют сдали!.. Здесь хоть ясно, что нас всех ждет.

— Не надо, Маша, — возразил Алексей, обняв ее за плечи. Он покачивал ее как ребенка. — Ты знаешь, я вдруг вот только сейчас вспомнил. Вспомнил всего одну фразу из того разговора у костерка, глубокой ночью. Словно на мгновение пелена спала. Наверное, так будет продолжаться всю мою жизнь. Буду познавать суть той беседы постепенно, до самой смерти.

— Что ты вспомнил? — спросил я.

— Я задал святителю вопрос: когда все это кончится? Мне не надо было растолковывать, что — это? Ты сам видишь. И он — видит и знает.

— И какой получил ответ?

— Буквально следующий, теперь я это отчетливо помню: Когда я уйду, когда я приду, когда я приеду… Скажешь, загадка, непонятица? Нет. Может быть, я тогда не понял, потому и забыл. А сейчас — ясно. Сам Господь и Его святые угодники вкладывают в наши руки, в наши сердца и души решение наших проблем. Они могут уйти, оставить нас, но непременно вернутся. А нам — делать.