Альфредо Конде - Грифон

— Что ж, возможно, я просто не знаю…

Усталые, утомленные жарой и водой, они вышли из бассейна уже на закате, перед самым закрытием. Они поднялись по улице Доброго Пастыря, и на площади Жертв Сопротивления, где расположен дворец Архиепископа, их встретила тень платанов. Вскоре они уже были на улице Грифона.

Когда они подошли к подъезду, Клэр простилась с ним.

— Ты не обидишься, если я скажу, что договорилась с друзьями посмотреть кое-какие бумаги? — спросила она его. И тут же, не дав ему времени ответить, поцеловала его в губы и ушла, хитро улыбаясь.

Пожилой Профессор скорбно поднялся на четвертый этаж своего жилища. Он открыл дверь, разделся и залез в душ. Выйдя оттуда, он выпил пива и в тиши комнаты, облокотясь о стол, решил, что не пойдет на прогулку.

Он встал и направился к постели. У него определенно не было желания продолжить чтение письма. Он погасил свет и тут же заснул глубоким сном.

Английскому суденышку понадобилось несколько дней, чтобы добраться до Галисии. Из-за сильного юго-западного ветра пришлось идти в бейдевинд и несколько отклониться от курса, отчего они пристали к берегу не в Ла-Корунье, как первоначально предполагалось, а в Рибадео. Когда они подходили к берегу, в ноздри Посланцу ударил резкий запах водорослей — аромат, не похожий ни на какие другие существующие в мире морские запахи. Лежа на койке, объятый дремотой, он размышлял о быстротечности собственной жизни, о хрупкости бытия, о тщетности своих трудов, о многоликости своей превратной судьбы — и вдруг ощутил запах водорослей, который взбудоражил его, заставил подняться на палубу и, свесившись с правого борта, глубоко вдохнуть воздух, будто содрогнувшись в рыдании. Юго-западный ветер оказался настоящей удачей: если бы они пристали в Ла-Корунье, то, несомненно, был бы приведен в исполнение указ Филиппа, согласно которому налагался арест на все британские суда, оказавшиеся в испанских водах, и Посланец попал бы в весьма трудное положение. Здесь же, в Рибадео, этот указ не исполняется, как не исполняется он и во многих других местах Галисии, и в большинстве портов.

Едва они подходят к берегу и наступает ночь, Посланец садится в шлюпку и достигает суши вдали от пристани. Эту ночь он проводит под открытым небом, в лесной тиши, примостившись в огромном дупле старого величественного каштана, под сенью его раскидистой кроны.

Он встает на рассвете и направляется в глубь страны, в древний епископский город Мондоньедо. Он идет весь день, стараясь держаться подальше от проезжих дорог, но и не очень-то удаляясь от них, отходя в сторону лишь ненадолго, как бы в поисках более короткого пути, найти который ему так и не удается; все это превращается в своего рода игру, которая уже ему самому начинает казаться смешной, и он задумывается над своим поведением. Не стал ли он ошибаться чаще, чем это допустимо? Сейчас его задача — отойти как можно дальше от берега, чтобы никто не смог его узнать. Нужно дойти до Мондоньедо и там попросить лошадь, чтобы добраться до Компостелы.

В Мондоньедо. на площади перед собором, он входит в аптеку, что расположена слева, и находит друзей, которые готовы помочь ему, не требуя никаких объяснений. Там он спокойно проводит ночь. Рано поутру его уже ждет оседланная лошадь, на которой он отправляется в Компостелу. Его снабжают также и провиантом.

Уже в сумерках он въезжает в Компостелу через врата Скорби и спешивается у дверей конюшни, откуда раздается ржание его верной кобылы. «Видно, Лоуренсо уже здесь», — говорит он себе, и перед его глазами смутно возникает образ Симоны. Он открывает дверь конюшни, вводит туда лошадь, на которой приехал, ставит ее в стойло и, даже не расседлав ее, подходит к кобыле, призывно ржущей ему навстречу, и гладит ее по холке. Он обнимает ее, целует в загривок, говорит с ней, проводит рукой по хребту и ласково похлопывает по крупу. Лошадь не забыла его, она трется о хозяина, а он говорит ей нежные слова, какие обычно говорят ребенку, баюкая его в колыбели. Посланец привычно наклоняется посмотреть, хорошо ли она подкована. Либо на ней давно не выезжали, либо ее недавно подковали.

Наконец он снимает с другой кобылы седло, не переставая говорить, будто знакомя лошадей друг с другом; в какой-то миг ему кажется, что не следует оставлять обеих лошадей в одной конюшне, но потом он ограничивается тем, что устраивает им разные кормушки; после чего, открыв дверь в дровяной сарай, он поднимается в свое жилище, пройдя через комнаты слуг. С одним из них он сталкивается в дверях, и тот сначала хочет грубо остановить его, приняв за чужого, но затем, узнав, испуганно приветствует. Посланец держится хмуро и замкнуто, надеясь таким образом избежать излишних расспросов, ненужных признаний и чрезмерной доверительности.