Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

– Конечно, Машенька, посиди, – преодолев некоторое внутреннее сопротивление, ответила ей Ольга Васильевна.

Класс свой она знала еще совсем плохо, можно сказать, совсем не знала. После института она в школе почти не работала, только устроилась и через четыре месяца уже ушла в декрет. Думала, что выйдет через три года, потом решила досидеть, пока Дашутка не пойдет в первый класс, но жить на одну зарплату мужа было тяжело и она пошла работать. Детей из своего класса она пока что только-только запомнила в лицо, родителей не знала вообще, собрание было единственным и удалось только выбрать родительский комитет, да решить кое какие организационные вопросы.

К Маше Ольга Васильевна относилась, если не с внутренней неприязнью, то с какой-то отчужденностью... Ее отталкивал бледный, нездоровый цвет угреватого лица, синие тени под глазами, неухоженные волосы, кое-как собранные на затылке и не всегда опрятная одежда. Свою дочку Ольга Васильевна старалась одевать всегда в чистое, даже если для этого приходилось каждый день стирать и очень любила расчесывать ей длинные каштановые волосы, так нежно вьющиеся над тонкой шейкой. Вид неухоженного ребенка оскорблял ее материнские чувства... Училась Маша неважно, хотя, вроде и старалась изо всех сил. «Тупая», – говорили о ней учителя.

Сейчас она тихонько села на последнюю парту, прошуршала учебниками и затихла. Ее тихое, незаметное присутствие, как ни странно, сбило Ольгу Васильевну с рабочего настроя, она некоторое время смотрела с раздражением на раскрытую тетрадь, потом перевела взгляд на темное пока окно. «И чего ей дома не сидится? – думала она с раздражением, – там бы и уроки доделала». Она перевела взгляд на заднюю парту и увидела, что Маша уронила лицо на свои приподнятые ладони и мелко-мелко вздрагивала плечами... Она плакала, собственно даже не плакала, а рыдала, рыдала отчаянно, но совершенно беззвучно, ни всхлипом, ни вздохом не выдавая себя, и эта немота рыданий была самым страшным.

– Господи, Машенька, что с тобой?!

Ольга Васильевна подскочила из-за стола и бросилась к девочке. Она засуетилась вокруг ребенка, то пытаясь оторвать от лица крепко прижатые руки, то пытаясь, взяв за плечи, встряхнуть, взглянуть в лицо, то рванулась за водой, но вовремя остановилась... Повинуясь безотчетному порыву женщины и матери, она села рядом за парту, обняла Машу за худые трясущиеся плечи и стала нежно гладить по голове и говорить такие бессмысленные и такие нужные в этот миг слова.

– Ну, что ты, Машенька, ну, не нужно, все пройдет, моя хорошая, все...

Машины плечи затряслись еще сильнее, голова уперлась лбом в парту, и тишину прорезало первое слово:

– Ненавижу!

– Да кого, Машенька, кого? Кто тебя обидел? Что тебе сделали?

Маша оторвала голову от парты, и залитые слезами глаза, взглянули на учительницу:

– Вот, – она показала на раскрытый учебник алгебры, – украли... Ночью, наверное, я вроде, слышала как в портфеле кто-то рылся, а утром они спали и водка на кухне недопитая... Значит, ночью в дежурный бегали, иначе бы не осталось, все бы допили.

На Ольгу Васильевну смотрели усталые, совсем не детские глаза, плещущие через край то ли тоской, то ли безысходностью.

– Да что хоть украли? И кто «они»?

– Бабушка мне денег тихонько дала, на еду, только чтоб мамка не знала, я их в алгебру спрятала, она по учебникам не лазила никогда. Из пенала и дневника таскала, я туда класть перестала, а в алгебру раньше никогда не лазила... А сейчас смотрю – нету, ночью, с этим, своим, и украла!

Из отрывочных, вперемежку со всхлипываниями, слов ребенка, перед Ольгой Васильевной вставала жуткая своей обыденностью история... Когда Маша пошла в первый класс, у нее были и мама, и папа, и бабушка, и все что нужно. Папа работал, мама сидела дома, на выходные ездили к бабушке, ходили гулять... Потом папу «сократили», он сидел дома или куда-то уходил, от него все чаще стало пахнуть чем-то резким и неприятным, с мамой они стали ругаться. Потом, однажды, папа собрал вещи и куда-то исчез. Мама устроилась на работу дворником... Когда Маша утром только просыпалась, мама уже возвращалась со двора, сбрасывала грязную робу, кормила, одевала дочку и отправляла ее в школу. Потом от мамы тоже стало все чаще, как раньше от папы пахнуть, потом она стала приводить разных «дядь» – был дядя Петя, дядя Слава, дядя Ваня...

– Слабость у нее, – Маша уже успокоилась и говорила спокойно, размеренно, со старушечьими интонациями в голосе. – Ей пить совсем нельзя, она, когда не пьет – хорошая, добрая, а как капля в рот попадет... Что хочешь из дома вынесет, только бы еще купить. Или утром встанет, синяя вся, она умереть может, если не похмелится. Я ей денег тогда даю немножко, мне бабушка дает, а я прячу.