Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

Работа над рукописью превратилась в трудное доживание оставшихся дней. Ему становилось невмоготу каждый день с бухгалтерской педантичностью исполнять непонятно кем возложенные на него обязанности, он уже мечтал, чтобы этот кто-то отпустил его, но, испытывая почти отвращение к подобной жизни, все равно каждый день продолжал ходить на лавочку, где – то ли потому, что начиналась весна, то ли еще по каким причинам – становилось более людно, люди собирались в кучки у входа в скверик, кричали, спорили, потом куда-то уходили, но не так чтобы далеко, и Шадрин порой слышал доносившийся шум толпы и крики. Впрочем, его это лишь раздражало, но пропала Анна. Теперь он воспринял это не так болезненно, как первый раз, и, подежурив несколько дней возле ее подъезда, понял, что все действительно подходит к концу. Поэтому, когда около его лавочки появилась Тоня и, еле сдерживая злорадную улыбку, сообщила, что Анна с семьей переехала в другой город, он не удивился и даже не поинтересовался, в какой именно, хотя Тоня, казалось, только и ждала этого вопроса, а он вместо «куда?» сказал:

– Это уже ничего не меняет.

– Ну и сиди тут! – зло ответила Тоня и ушла.

Ночами Шадрин дописывал роман. Позже, когда он все-таки закончил труд, то, перечитывая, удивился, что сделанное в последнее дни – то, что, казалось, дается с такой тягой и отвращением, написано более гладко и более литературно, нежели начало, когда писалось легко и с удовольствием. Начало пришлось переписывать почти полностью, он вымарывал и правил все «неправильные» куски, приводя все к единому, появившемуся в конце стилю, и это переписывание сделанного в начале оказалось самой тяжелой работой, ибо всякое исправление вызывало множество воспоминаний и чувств, и их приходилось стирать.

Баба Вера начинала помаленьку возиться в огороде, Шадрин иногда помогал ей, это как-то поддерживало его, но было похоже на лекарство, которое не лечит, а лишь притупляет боль. Он вспомнил, что давно мечтал написать роман о беглеце. О беглеце, который всю жизнь искал нечто лучшее, чем имел, и потому всю жизнь убегал от людей дальше и дальше.

«И мне пора», – почувствовал Дима.

Он два месяца не забирал деньги из банка. Теперь же решил снять все: во-первых, надо было рассчитаться с бабой Верой, у которой он прожил уже более оплаченного полугода, а во-вторых, надо было двигаться дальше. Он еще не знал, куда, но само предощущение движения, ухода, бегства захватило его, и он уже не столько писал, сколько мечтал о русском севере, о маленькой – можно перебросить камень – Волге, он уже смутно представлял, как в мае первым пароходом поплывет вверх и сойдет где-нибудь в скатившемся под горку к реке, словно воды напиться, городишке. И в то же время он чувствовал, что мечта останется лишь мечтой, и потому все тянул с отъездом... Наконец, роман был дописан и он отправился за деньгами.

У банка его насторожила тишина, казалось, что банк окружен неким полем, в зону которого проникать опасно, и люди, инстинктивно чувствуя это, стараются, проходя мимо, держаться ближе противоположного края тротуара. Шадрин дернул за ручку, дверь оказалась закрыта. «Может, сегодня выходной», – мелькнуло в голове, и в это время в дверном окошке показалась безразличная, как сетка настройки на телеэкране, голова.

– Чего надо? – хмурым голосом проворчала голова.

– Какой сегодня день? – спросил Шадрин.

Голова растерялась, но, подумав, ответила:

– Четверг.

– А почему банк закрыт?

– Ха! Милой, – обрадовалась голова, – так банка-то и нет давно.

– Как нет?

– А так! Тю-тю банк-то! Лопнул.

– А деньги? – глупо продолжал расспрашивать Шадрин, а голова веселилась все больше.

– И деньги тю-тю, все, нету никаких денег. И не будет, – поставила голова точку. – Понял?

– Понял, – сказал Шадрин и развернулся.

– Эй-эй, – прокричала вслед голова, – там какое-то общество вкладчиков есть, и государство обещало... – но что обещало государство, Шадрин уже не расслышал.

«Это должно было случиться. Именно это. И я знал об этом. С самого начала знал», – думал он, бредя в сторону дома. А кругом было так хорошо, спину грело солнышко, щебетали птички, и все было зелено, зелено, зелено...

На следующий день, поднявшись со скамейки, Шадрин собрался пройтись по аллейке, как вдруг грудь в грудь столкнулся с Тишкиным. Шадрин был так далек от подобной встречи, что растерялся и у него выскользнуло «здравствуйте», которое в свою очередь несказанно приободрило замявшегося Тишкина, и тот расплывшись в счастливой улыбке, заторопился: