Луиджи Малерба - Сальто-мортале

Поторопись, прячься скорее, иначе тебе влепят пулю промеж рогов. Знаешь, как погиб Гранеро? Ему всадили в глаз рог, а ведь ему было всего двадцать лет. Отец с матерью хотели, чтобы он учился играть на скрипке, а он хотел стать тореро. В Мадриде на бое быков он споткнулся, упал, и бык Маломук пронзил его насквозь рогом и перебросил через барьер.

Если ты не спрячешься, тебя ждет судьба Гранеро. На землю, падай на землю, посмотри, нет ли там водосточного люка, который укрыл бы тебя от пуль. Вот он пикирует на тебя. Не шевелись, может, он тебя не заметит. Слышишь свист? Это свистят моторы. Не двигайся, лежи неподвижно, может, он не различит тебя в луговой траве. Но тут нет ни травинки — сплошь сухая земля. Неважно, если ты будешь лежать неподвижно, он примет тебя за сухую землю, главное, чтобы он принял тебя за что-нибудь другое.

Помнишь, как было во время войны? Однажды тебя на неттунской дороге обстреляли из пулемета сначала американцы, потом немцы. Ты чудом уцелел. Вокруг валялись десятки убитых: мужчины, женщины, лошади; пуля угодила и в собаку, и она тоже валялась вместе с остальными мертвецами, вперив глаза в небо и высунув язык, и была самой мертвой из всех. Ты рискуешь кончить свои дни, как та собака, если сразу же не спрячешься.

Все ближе и ближе. Но ведь это вода. Дождь пошел. Тогда не теряй времени даром, раскрывай зонтик. Тебе стыдно раскрыть зонт? Тебя никто не видит, и потом — нет никаких причин стыдиться, должен же ты как-нибудь укрыться от дождя. А может, ты предпочитаешь схватить простуду? Но учти, простуда может легко обернуться воспалением легких. Согласен, сейчас воспаление легких лечат пенициллином, это больше не болезнь, которая вызывает ужас, но легкие всегда остаются легкими, не так ли? Спокойно раскрывай зонтик.

Снова все ближе и ближе, но теперь это приближается он. Смеется. Видно, я ему смешон. Я тоже начинаю смеяться, но в моем смехе слышится страх. Ощущаю на щеке его холодное дыхание, не хочу его ощущать. Закрываю глаза, снова их открываю и снова закрываю. Я ничего не вижу, но что за странный шум в ушах, Джузеппе, дружище, это стучит твое сердце. Вот и хорошо, раз стучит, значит, оно работает. Я открываю глаза, осматриваюсь вокруг — никого и ничего, тем лучше.

Снова пускаюсь в путь к Казале Аббручато. Не слышно щебета птиц в ветвях, не слышно даже стрекота цикад. Нет, слышно, это я ничего не слышу. Но как ты можешь не слышать цикад?! Так вот и не слышу. А ты постарайся услышать, они стрекочут очень громко. Убейте, ничего не слышу. Я слышу лишь звуки радио, передают

КОНЦЕРТИНО

по второй программе. Концертино мне не по душе. Тебе ничто не по душе. Ты прав, мне ничто не по душе, стоп, но тогда позволь узнать, чего ты добиваешься?

Россанда смотрит на меня. Не понимаю, на что ты так пристально смотришь, говорю я. Смотрю на платок, которым ты обвязал шею. Я его надел только так, для красоты. Для красоты есть платки цветастые, шелковые или из цветной шерсти, говорит она, а это носовой платок, на нем пятна крови, покажи-ка. Ну и что ж, что пятна крови, — небольшой порез, совсем неглубокий.

Как это тебя угораздило порезаться? Я ничего не заметил — вернее, проснулся утром, а шея уже кровоточила. Всю ночь я куда-то бежал, то есть я бежал во сне, сам не знаю куда, — возможно, я убегал от кого-то. Розальма развязала платок — на шее была тоненькая корочка, которая отслаивалась по кусочкам. От кого ты убегал? Ничего не знаю, не помню ни одного слова, ничего из того, что случилось со мной во сне. Кажется, там был луг, какая-то дорога, башня, густые заросли, яма, каменистая тропинка, залитая солнцем.

Этот порез, сказала она, который ты скрыл под платком. Ты о нем не хочешь говорить, но все же давай поговорим. Она посмотрела повнимательнее: похоже, ты не знаешь, что шея очень уязвима.

Ну хорошо, сказал я, шея очень уязвима, но тогда и палец ноги тоже уязвим — словом, все тело. Прости, сказала она, но шея держит голову. Через шею проходят вены и спинной мозг, через горло мы дышим.

Корка отвалилась, оставив на месте пореза маленький рубец, который Розелла стала растирать пальцами. Как раз на шее, сказала она, я начинаю думать... Пожалуйста, думай, ты вольна думать все что угодно, — так о чем же ты думаешь? Я думаю о том человеке, у него на шее тоже был порез, и я тогда сказала: его прямо-таки искромсали, беднягу. Речь шла о старике, которого нашли на лугу возле Средневековой башни. Не станешь же ты сравнивать меня с мертвецом, сказал я, только потому, что у него тоже был порез. Но она сказала: — У вас одинаковые порезы, и оба на шее.