Антонио Редол: У лодки семь рулей

Верить в человека растленного, жестокого, циничного очень трудно. Не раз во время исповеди Алсидеса его исповедник задыхается от гневного отвращения к сидящему перед ним человеку, затыкает уши, не желая больше выслушивать от него омерзительные подробности его жизни и «работы» в Иностранном легионе, и все же он не может оттолкнуть его от себя, не может лишить его последней надежды, последнего утешения.

Земляк и «биограф» Алсидеса видит свой долг в том, чтобы до конца бороться за своего «героя», ибо смысл его собственной жизни в борьбе за счастье людей.

Кульминационной главой, в которой, как в фокусе, сосредоточены все перипетии сложных и противоречивых взаимоотношений «героя» и «автора», Алсидеса и его земляка, является глава под названием «Это — неправда!». В этой главе конфликт между «героем» и «автором», назревавший постепенно уже в предшествующих главах-наплывах, достигает своего апогея. Суть конфликта сводится к тому, что Алсидес, прослушав в «авторской» записи один из наиболее драматических эпизодов своей собственной жизни, бурно протестует против лжи художественного вымысла.

Разумеется, смысл вышеназванного конфликта отнюдь не исчерпывается спором о принципах создания художественных произведений. Смысл его гораздо глубже: «автор» выступает в этом конфликте как адвокат своего «героя» и защищает его в первую очередь от него же самого. Он стремится отыскать в Алсидесе черты, которых тот сам в себе и не подозревает, он комментирует его поступки с позиции «человек по природе добр» и пытается найти в них мотивы, которые подтвердили бы правоту этого тезиса. В беспорядочном, запутанном, противоречивом рассказе Алсидеса он упорно ищет те истоки и пути формирования его личности, которые помогли бы ему, «автору», оправдать (прежде всего в своих собственных глазах) этого потерявшего себя человека, ибо он верит, что таким Алсидеса сделали люди и, значит, другие люди, в первую очередь он сам, должны помочь несчастному, одичавшему парню найти себя.

В этой глубоко гуманистической борьбе «автора» за своего «героя» и заключается сущность описываемого конфликта. В последующих главах «автор» формально отказывается от своей авторской роли, и рассказ ведется непосредственно от лица самого Алсидеса. Это вызвано не столько чисто сюжетными мотивами, содержащимися в конфликте «автора» с «героем», сколько потребностью в максимально непосредственном эмоциональном воздействии. Рассказ Алсидеса, сбивчивый, фрагментарный, алогичный в своей исступленной жажде самооправдания, с бесконечными назойливыми возвращениями к тому, что было пережито им однажды ночью, по своей интонации как нельзя более соответствует характеру описываемых событий, всему этому жестокому хаосу военных действий, карательных экспедиций, массовых расстрелов, садистских «развлечений» в тылу.

Отказавшись от своей авторской роли, «автор» не исчезает со страниц романа. Его активное отношение к своему «герою» не только не прекращается, но, напротив, усиливается. В последующих главах-наплывах «автор» переходит к непосредственному наступлению на Алсидеса, почти безжалостно принуждая его сделать последний выбор. Но в самой этой безжалостности — доказательство высокого доверия «автора» к своему «герою».

В перипетиях этой борьбы за человека, выбитого из колеи жизни и не нашедшего себе места в современном мире, содержится очень важная мысль: мысль об ответственности интеллигенции перед народом. Ибо «автор» все время чувствует свою вину перед Алсидесом и ему подобными. И эта вина «автора» (а в его лице всей интеллигенции) заключается в том, что он прошел мимо таких, как Алсидес, не сумев разглядеть их одиночества, их отчаяния. Вина интеллигенции в том, что даже лучшие ее представители не всегда помнят о своем просветительском долге по отношению к народу — к сотням тысяч невежественных, бесправных людей.

Именно это чувство вины побуждает «автора» постараться воскресить в своем «герое» добрые чувства, и он действительно воскрешает их в нем самим фактом своей заинтересованности в его судьбе и общими воспоминаниями, в процессе которых Алсидес невольно возвращается к тому хорошему, что было в его жизни, вспоминает о тех людях, которые были к нему добры: и Добрый Мул, и Тереза, подарившая ему отцовские часы и столько раз кормившая его даром в своей таверне, и батраки из его артели, заступившиеся за него всем миром перед старостой, и землекопы, с которыми он стоял насмерть во время великого разлива, и капрал, спасший ему жизнь в Марокко, — не так уж их мало было в его жизни… А здесь, в тюрьме, он увидел людей, которые «даже если их к стенке ставят, не умирают в одиночку»; их вера в правоту своего дела и бесстрашие перед лицом смерти сначала удивляют его, а затем вызывают в нем чувство невольного уважения и даже восхищения. Алсидес внимательно присматривается к политическим, его тянет к ним, ибо хотя их идеи и стремления ему непонятны, но он чувствует, что их жизнь наполнена тем высоким смыслом, во имя которого стоит жить и не страшно умирать.