Джулиан Барнс - Одна история

– Ах, о матери, – протянул он и добавил, повысив мне балл за оригинальность: – Мы рады.

Однажды замечаю у нее на руке, выше локтя, темный кровоподтек – как раз там, где заканчивается короткий рукав платья. Синяк размером с отпечаток большого пальца.

– Что это? – спрашиваю.

– Да так, – беззаботно отвечает она. – Ударилась где-то. У меня сразу синяки проступают.

Да, не иначе, думаю про себя. Она так же чувствительна, как и я. Конечно, мир походя причиняет нам боль. А мы должны друг о друге заботиться.

– Когда я сжимаю тебе запястья, на них синяков не остается.

– Похоже, на запястьях вообще не бывает синяков.

– От моих пальцев.

Тот факт, что «она мне в матери годится», не нашел одобрения у моей мамы. Равно как и у отца, и у мужа и дочерей Сьюзен, и не порадовал бы архиепископа Кентерберийского, хотя тот не входил в круг друзей семьи. Но я и не стремился к одобрению, как не стремился к деньгам. А неодобрение, будь то действенное или умозрительное, рожденное незнанием или осведомленностью, только воспламеняло, укрепляло и оправдывало мою любовь.

Нового определения любви я не изобрел. Не исследовал ее суть, не просчитал возможных последствий. Я просто покорился первой любви во всех ее проявлениях, от шороха ресниц на щеке до полной категоричности суждений. Все другое отодвинулось на второй план. Конечно, я обдумывал «всю оставшуюся жизнь», как в ближайшей перспективе (высшее образование), так и в отдаленной (работа, доход, статус, завершение карьеры, пенсия, смерть). Кто-то скажет, что я отгородился от реальности. Только это неверно: моей единственной реальностью была Сьюзен, а не что-то иное. В случае необходимости всем остальным можно и нужно было пожертвовать. Впрочем, «жертва» предполагает потерю. У меня ни разу не возникло чувства потери. Вера и государственные устои, внушают нам, вера и государственные устои. Никаких сложностей здесь не возникало. Вера – превыше всего, всегда, хотя и не в том смысле, в каком истолковал бы ее архиепископ Кентерберийский.

Я не столько выстраивал собственную идею любви, сколько расчищал ей дорогу. Все, что я прочел и усвоил, от шушуканья на детской площадке до возвышенных литературных пассажей, никак не вязалось с реальностью. В судьбе мужчин любовь не основное, / Для женщины любовь и жизнь – одно. [4] Дж. Г. Байрон . Дон Жуан. Песнь I, ст. 194. Перев. Т. Гнедич. Что это – заблуждение или, как сейчас говорят, гендерная дискриминация? А в противоположной части спектра – земные, постельные откровения в высшей степени невежественных и в такой же степени сексуально озабоченных школяров. «С лица воду не пить». Откуда это пошло? От какой-нибудь скотской антиутопии, оглашаемой слепым ночным сопеньем?

Нет, мне нужно было постоянно видеть перед собой ее лицо, глаза, губы, улыбку, драгоценные ушки с изящными завитками и слышать милый шепот. Итак: я ложусь на спину, она – сверху, ее ступни скользнули между моими, она прижимает кончик своего носа к кончику моего и говорит: «Теперь мы сходимся во взглядах».

Сформулирую то же самое иначе. Мне было девятнадцать, и я знал, что любовь не продается, не стареет и не меркнет.

И вдруг на меня накатывает… что?.. страх? собственнический инстинкт? эгоизм? Предвидя у нее бо́льшую осведомленность, я говорю:

– Понимаешь, я никогда еще не любил и не разбираюсь в любви. Вот что меня тревожит: если ты будешь меня любить, тебя не хватит на других, которые тебе дороги.

Имен я не называю. Но речь идет о ее дочерях и даже, возможно, о муже.

– Это не так. – Она отвечает сразу, как будто сама задавалась этим вопросом и уже нашла решение. – Любовь растяжима. Она не скудеет. Она только приумножается. И не убывает. Волноваться не о чем.

И я успокоился.

– Должна тебе кое-что объяснить, – начинает она. – Мой свекор, очень милый человек, врач по профессии, коллекционировал мебель. И приобрел некоторые из этих предметов обстановки. – Неопределенным жестом Сьюзен обводит массивный дубовый сундук и высокие часы, которые при мне ни разу не отбивали время. – Желая видеть сына художником, он дал СБ среднее имя «Рубенс». Выбор оказался не слишком удачным: из-за этого в школе его держали за еврея. Он делал обычные детские рисунки, в которых многие усматривали признаки таланта. Но дальше признаков дело не пошло – СБ не оправдал отцовских надежд. Джек – так звали моего свекра – меня любил. Всегда мне подмигивал.