Азарий Лапидус - Падающие в небеса

Сегодня в университете Фридриха Вильгельма состоялось выступление Эйнштейна, которое уже традиционно было встречено овациями одних и затоптано и освистано другими. Из-за столь нервной обстановки Макс не решился обсуждать волнующую его тему, связанную с записями Минковского, прямо в аудитории, предложив погулять и подышать свежими зимними ароматами в городском парке. Эйнштейн сделал недовольное лицо; для него, проведшего большую часть своей жизни в Швейцарии, на юге Германии, и недолго в Италии, снег на улицах являлся преградой, ограничивающей возможность мерных прогулок на свежем воздухе, а кроме того, до парка следовало добираться по морозу на трамвае.

– Лучше сядем где-нибудь поблизости в ресторанчике. Согреемся, выпьем по бокалу горячего глинтвейна, а заодно и обсудим вашу серьезную проблему, – предложил Эйнштейн.

– Я думал, что после лекции вам и без согревания глинтвейном должно быть жарко.

Эйнштейн посмотрел на Борна непонимающим взглядом, потом улыбнулся:

– А-а, вы об этих… больных людях. Знаете, меня всю жизнь кто-то хотел освистать. Сначала я переживал, пытаясь доказывать, что оппоненты не правы, а потом понял, что лучше их просто не видеть. Они для меня не существуют.

Коллеги, выйдя из университета, прошли по Унтер-ден-Линден и, не выбирая, устроились в первом попавшемся ресторане. Альберт заказал бокал глинтвейна и сосиски. Макс очень нервничал перед встречей, поэтому есть ему не хотелось, и он попросил официанта принести только глинтвейн. Эйнштейн приложил к бокалу с горячим напитком руки, согревая их после мороза. Борн машинально сделал то же самое и наконец приступил к изложению проблемы, решение которой зависело от Эйнштейна.

– Альберт, вам, наверное, интересно, почему я просил вас о встрече наедине? – Эйнштейн ничего не ответил, но с интересом посмотрел на Борна, и тот продолжил: – Возникшая проблема связана с именем профессора Минковского. Вернее, с трудами, оставшимися после его смерти. Необходимо просмотреть записи профессора и по возможности опубликовать их.

Эйнштейн удивился. Он, конечно, переживал в связи со скоропостижной кончиной Минковского, но не представлял, чем может быть полезен коллеге в этом вопросе.

– Макс, я не знаю, смогу ли вам помочь. Ведь речь идет о серьезных математических работах, а я, как вам известно, не являюсь большим экспертом в этой области. Я не знаю, приходилось ли вам слышать об этом, но Минковский даже не скрывал, что считал меня прогульщиком его лекций в политехникуме в Цюрихе.

– Да, Герман запомнил вас как отлынивающего от посещений занятий студента, но это было давно.

– Вот видите, Минковский даже от вас не скрывал этого факта, – улыбнулся Эйнштейн. Он знал, как много сделали труды Минковского для доказательства жизнеспособности эйнштейновской теории относительности. Может быть, благодаря работам покойного профессора теория обрела строгую форму, позволяющую вести бескомпромиссную борьбу с многочисленными оппонентами и ретроградами в физике. Но браться за работу с наследием Минковского Эйнштейн не решался: – Откровенно говоря, я не понимаю, почему ваш выбор пал на меня? Ведь в Геттингене великолепная математическая школа, возглавляет которую профессор Гильберт. Как я понимаю, именно он организовал работу с материалами покойного, и он мог бы подобрать более достойную кандидатуру, чем я.

– Альберт, во-первых, вас назвал именно Гильберт, а во-вторых, мы бы хотели попросить вас поработать с материалами, связанными только с физическими исследованиями Минковского, которыми он занимался последние пару лет на стыке с вашими работами.

Глаза Эйнштейна заблестели, а рот расплылся в известной Борну шкодливой детской улыбке, что означало: «мне интересно». С таким же выражением лица он решал задачки по физике, боролся со свистунами в аудитории или писал ответные статьи на опровержения ничего не понимающих оппонентов. Альберт отличался от миллионов людей, живущих на планете, тем, что мог видеть и материализовывать понимание окружающего мира, отличное от уже сложившегося. Какую пользу это принесет человечеству в будущем и принесет ли вообще, никто не мог предположить. Сегодня, напротив, из разных уголков научного мира раздавались недовольные голоса непонимающих коллег, утверждающих, что все создаваемое Эйнштейном чушь и бессмыслица. К ним присоединялись пусть и немногочисленные, но очень агрессивно настроенные группы молодых людей, видящих в происходящем только одно: угрозу чистоте германской расы. Чем могли угрожать им открытия евреев Эйнштейна и Минковского, они толком объяснить не могли, но старшие товарищи порекомендовали «быть против», и теперь молодежь систематически выплескивала свои эмоции на лекциях и семинарах ученых.