Лена Сивенькая - Падающие тени

Моим родителям, всегда

принимающим меня

Mein bester Freund ist viel zu jung gestorben

Und schon so lange hab ich keine Mutter mehr

(из песни AnnenMayKantereit „Marie“,

подарившей идею этой книге)

Tamino – Indigo Night

AnnenMayKantereit – Schlagschatten

Annie Bloch – Too drunk to talk

My Ugly Clementine – Who

Her – Her

Steaming Satellites – Witches

AnnenMayKantereit – Alle Fragen

Giant Rooks – Wild stare

Uknown Mortal Orchestra – Necessary Evil

Andreya Casablanca – Talk about it

Sisarr – I may have lied to you

Bruce Springsteen Dancing in the dark

Donkey Kid – Birdhouse

ÄTNA – Come To Me

Regine Dobberschütz – Solo Sunny

Kreis – Doch Ich Wollt' Es Wissen

Nina Hagen – Du hast den Farbfilm vergessen

AnnenMayKantereit – Sieben Jahre

The Rolling Stones – Paint It, Black

The Düsseldorf Düsterboys – Oh, Mama

Balthazar – Bunker

Annie Bloch – Atme

Иногда по утрам я предаюсь размышлениям, а не умер ли кто-нибудь на моей кровати? Кровать досталась мне вместе с другими предметами мебели в арендной квартире старой постройки. Кровать тоже древняя, но ещё крепкая старушка. Прямо как моя бабуля. Поэтому я дал ей шанс, и вот уже два года она не даёт повода в себе усомниться. Кровать. Не бабушка. Меня занимает этот вопрос, потому что я не знаю дальнейшую судьбу постели Феликса, в которой его нашли мёртвым. Сожгли ли ее, или кто-то на окраине Кельна видит в ней добрые сны, где нет места боли и страху? А если я вдруг отдам концы прямо в постели, что с ней будет? «Давайте выбросим ее, и дело с концом – на ней человек умер», – начнёт трещать риэлтор в очках Гарри Поттера. «Нет-нет. Она же не испорчена – сгодится для новых жильцов», – запротестует владелица квартиры, шлепая пухлыми напомаженными губами. И кровать переставят поближе к окну: для уютности.

Дни стоят солнечные, яркие. Эта та самая ранняя весна, когда даже утренний морозец все же обещает робкое мартовское тепло. Я лежу в постели и щурюсь, пытаясь разглядеть на часах возле двери, который час: 9:30 или 10:30. И то, и другое слишком рано для меня. Я могу пролежать так очень долго: мысли затягивают в свою мрачную воронку. Нет, у меня не депрессия. «Период творческого застоя – ничего страшного», – так сказал мой терапевт. Я не слишком-то ему доверяю, но засранец помог мне прийти в себя четыре года назад, когда моя группа ЛенцВернерКох стала известной, как три полоски Адидаса.

Я везде ловил на себе взгляды; меня узнавали в самых неожиданных и нежелательных местах: в отделе мужского белья, в кафе, когда у тебя изо рта торчит половина гамбургера, или в туалете клуба, куда ты пришел с друзьями. Такая популярность, знаете, не всем по душе.

Если бы Феликс был жив, он непременно говорил бы, что «психологи для слюнтяев». Может, это и так. Может, я и есть слюнтяй, раз уже третий раз хожу на длительные сеансы.

Первый раз меня привёл в кабинет школьного психолога отец. Мне было шестнадцать, и я, как бы это странно ни звучало, был на дне.

Во второй раз я посетил психолога уже здесь, в Берлине, в двадцать четыре (отлично продержался, правда?), когда журналы печатали по несколько разворотов с подробностями о том, как я живу и что ем на завтрак (кофе и яблоко – неизменно), а радиостанции без конца транслировали мой голос. «Его голос и внешность – сочетание несочетаемого. Но именно такой коктейль создаёт мощную харизму и лишает шанса оставить его исполнение без внимания». (На фото я на сцене Kosmonaut 1 1 Kosmonaut Festival – музыкальный фестиваль, проходящий в Германии. в Хемнице вцепился в микрофон до побелевших костяшек, а позади меня улыбаются Аксель и Гус).

«Винфрид Кох много пишет о своих влюбленностях, превращая личные воспоминания в лирические баллады. Однако ни одна из представительниц прекрасной половины человечества не называет себя его девушкой. Может быть, потому, что это не девушка, а парень?» (Мило правой рукой притягивает меня к себе, а левой едва держит торт в честь моего двадцатипятилетия, утыканный свечами всех цветов радуги).

Но так было раньше и сейчас те времена видятся как шумный фильм в быстрой перемотке. Уже больше года, знаете, я вижу новое дно. Оно гораздо ближе, чем часы у двери, и мне почти не надо щуриться. Я не могу придумать текст, у меня нет никаких новых музыкальных зарисовок – ни-че-го. Когда новых песен не было два-три месяца, никто не задавал вопрос «Что происходит?». Когда же прошло девятнадцать месяцев с момента рождения последней песни, испугался я сам.