Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

— Виноватыми, — продолжал голос, — мы становимся в ту секунду, когда оговариваем себя. Ведь это само по себе преступление, которое на весах Божьих будет весить не меньше любого вредительства. И только когда они склонят нас к этому преступленью, их душеньки довольны. После этого человека можно топтать как угодно.

— А если не оговорим? — задал Даня кретовский вопрос.

— Оговори-им, — уверенно повторил сосед справа. — Кто не ломался, тех плохо ломали.

Интересно, подумал Даня, как это будет. Но как это будет — он предположить не мог, ибо чародей на известном этапе ничего не решает сам.

На следующее утро — времени он не чувствовал давно и не нуждался в нем, но раздали хлеб и кипяток, — его вызвал на допрос некто Капитонов.

Тут примечательно то, что Капитонов числился утонувшим, а на деле погиб при несколько иных обстоятельствах, которые вот-вот прояснятся. Однако уполномоченный Капитонов никуда не исчез. Еще два раза его убили в перестрелках, да еще раз он спьяну простыл, заснув весной на скамейке, но оставался, как прежде, живехонек. «Капитонов» был псевдоним, по-русски Голованов. Почему он укоренился — теперь уж не скажешь: может, раз все переулки называли в честь каких-нибудь бывших товарищей, то вот и оперативный псевдоним взяли в честь какого-то реального лица; но в органах вообще редко пользовались подлинными фамилиями. Все же понимали, что когда-нибудь дойдет и до них — появится изумленный потомок и спросит: как же ты мог? и главное, зачем? А что я? Я стоял и подводил клемму, или подбрасывал дрова, — вот все, что я делал; иногда, конечно, заставлял дрова признаться, что они виноваты, но это просто чтоб веселей горело. Но на всякий случай никто из них под своей фамилией не работал, и это сохранилось по сию пору: одних Петровых было больше, чем во всем остальном Ленинграде. Кто был в действительности тот Капитонов — это уж мы никогда теперь не поймем.

Даню в наручниках подняли на пятый этаж. В коридоре, буднично устланном красным паласом, ему встретился человек в форме, судя по всему — начальство немелкого ранга, в лице которого, однако, мелькнуло смутно знакомое. У Дани вообще была неважная память на лица, но это квадратное лицо он знал, такое не забывается. Фамилия мелькнула смутно, но тут же всплыла. Это был Роденс, никакого сомнения. Даня видел его единственный раз, на собрании, когда он заявил учителю, что хочет убивать коммунистов. Значит, провокатор. Впрочем, это не имело теперь никакого значения.

Между тем никаким провокатором Роденс не был. Если кто хочет убивать — неважно кого, важно само желание, — рано или поздно он непременно попадет туда, где убивают. Он был на отличном счету и делал карьеру. Что до желания убивать коммунистов, их к его услугам было теперь полно.

В желтом казенном кабинете с желтым казенным графином, сейфом и дубовым столом Даню в наручниках усадили на тяжелый стул и оставили Капитонову.

Нынешний Капитонов был рослый, розовый, мелкоглазый, молодой — старые кадры были уже к тридцать девятому большей частью перемолоты, — и ориентированный уже, как почти все они, лишь на один вид следственной работы: выбивание.

— Фамилия имя отчество, — сказал он себе под нос.

Даня представился.

— Год рождения адрес место работы.

Все это было ему изложено.

— Состояли ли под судом и следствием.

Ему ответили.

— Знач, так, — сказал он буднично. — Показаниями ваших товарищей по контрреволюционной организации «Великая ложа Астреи» вы совершенно изобличаетесь в подготовке заговора, организации убийств вождей партии и правительства, террористических актов на производстве и антисоветской пропаганде. Запирательство бессмысленно, признание облегчит. Будем говорить?

— О чем? — спросил Даня.

Капитонов встал перед ним, расставив ноги, и заглянул в лицо с невыразимым презрением.

— Галицкий, — сказал он, — мы тут таких, как ты, раскалываем в два дня. Но лучше тебе до этого не доводить.

Даня молчал, глядя на Капитонова снизу вверх. Ему в самом деле было очень интересно. Да, пожалуй, если бы все это случилось с ним в двадцать пятом, он бы никогда не полетел и не освоил многого еще другого; но теперь было поздно.

— Говорить будем, Галицкий? — спросил Капитонов. Ему года двадцать два, подумал Даня.

— Спрашивайте, — ответил он.

— Чего спрашивать? — передразнил Капитонов. — У меня на тебя показаний — во. — Он кивнул на папку «Дело». — Если я грю «изобличаетесь», это значит, изобличаетесь. Рассказывай, и, может, жив будешь. А нет — как знаешь, я предупредил.