Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

И он спросил, в соответствии со своей логикой, — не «как вы делаете это?», а «почему вы?».

Даня сначала не понял вопроса. В Дане еще много было от прежнего Галицкого — например, он стыдился того, что освоил нечто, недоступное другим. Вины уже не было, как и времени, но смутная неловкость — даже перед Левыкиным — была. Он видел, что Левыкин упрям и бескорыстен, и не понимал, почему он не умеет — и никогда не сумеет — левитировать хотя бы от отчаяния, не говоря уж про счастье.

— Работал, — сказал он смущенно. — Читал… и потом, знаете… когда теряешь все, поневоле взлетишь.

— Но я потерял больше вашего, — резко ответил Левыкин. — Я потерял дом, работу, меня выписали — знаете? Управдом наш — Ступкин, страж порога, — выкинул меня сразу. Не мог простить, что я тогда подчинил его. Остромов предупреждал, что это не прощается. Я его заставил, конечно. Вернулся и заставил. Кто раз покорился — тот всегда потом ваш. Вписал, сволочь. Попробовал бы не вписать. Но ссылка… вы не были в Омске. Вы не знаете, что это такое. Я был там изгой, посмешище. Ни одной культурной души. Они понимали, конечно, насколько я выше. Я там не только левитировать — я не мог вызвать элементарного демона, Батима какого-нибудь.

В том-то и дело, хотел сказать ему Даня, в том и причина, что ты не мог использовать это как трамплин. Ты ненавидел эту враждебную среду — но недостаточно, чтобы взлететь, оттолкнувшись; тебя травили — а ты не сумел насладиться этим, как должно… Вместо этого он сказал совсем иное, неожиданное для себя самого.

— А как знать, — проговорил он задумчиво. — Может, я потому и полетел, что меня не ломали.

— Глупости, — недоверчиво сказал Левыкин.

— Нет, нет. Я не знаю, что бы со мной было. Я, может быть, не полетел бы, пройдя через это… Знаете, про войну лучше всего пишут те, кто там не был. У того, кто был, — какая-то способность отшибается. Так что мне, скорей всего, просто повезло. Знаете, почему я не попал на последнее собрание?

— Не знаю. Вы часто пропускали, — заметил Левыкин неодобрительно.

— У меня отца высылали. Я поехал к нему. Он дал телеграмму, что при смерти. Боялся написать открыто, чтобы у меня тут не было неприятностей. Я поехал в тот же вечер. Его выслали в Вятку с братом. Брату двенадцать, маленький. Я год там с ними прожил, пока брат не устроился учиться на фельдшера, но, в общем, неважно. Год в Вятке — это тоже, сами понимаете… Но не то, что у вас. Я не знаю, как бы я на следствии… Мне хотелось потом самому явиться, но я понял, что бессмысленно… и смешно как-то… В общем, я не знаю, что на вашем месте… Я бы, наверное, тоже не взлетел.

— Что значит — тоже?! — взвился Левыкин, не поднявшись, однако, ни на миллиметр. — Что такое?! Я достиг… вы не можете знать, чего я достиг! Я первым вызвал Стража, ко мне являлись все демоны, меня Ступкин обратно вписал!

Он долго еще перечислял свои достижения: удачная экстериоризация в Омске, когда напали трое местных, пьяных, — вылетел из тела, наблюдал со стороны, боли не чувствовал, били как бы не его. Буквально выбили душу, хромал потом три недели.

— Ну вот видите, — сказал Даня. — Я, наверное, зря вам про все это.

— Но как, как вы… — Левыкин понял наконец, какой вопрос надо было задать.

— Не знаю, — честно сказал Даня. — Я могу вам объяснить тысячу деталей, но они имеют смысл, только когда будет первый раз. После него уже ясно, что и как. Например, поворачивать налево, потому что направо… ну, в общем, нехорошо направо. И я все-таки думаю… взлетают не от занятий, тренировка — хорошо, но я ведь почти не тренировался. Взлетают, когда входят в известное состояние, а оно не тогда, когда бьют, или по крайней мере очень слабо с этим связано. Оно — ну, что ли, ты очень сильно отталкиваешься, совершенно отпускаешь себя, но и это все следствие. В сущности, взлетаете не вы. Взлетают ваши причины, но это все так коряво! Это когда к чувству полной потери всего прибавляется состояние силы, когда как бы все уже можно… Но словами я все только порчу. Я уверен, что у вас другой путь. Я чувствую вашу силу — иначе не нашел бы вас, конечно.

Этот аргумент Левыкина успокоил. Он и в гимназии учился посредственно, хуже тех, кто работал гораздо меньше и неусидчивей. Но ведь Галицкий нашел его. Значит, он подавал о себе знак — и оккультная связь, о которой предупреждал Остромов на первых занятиях, срабатывала; кто владеет оккультной связью, тот и полетит. Говорит же Галицкий… Левыкин и сам не заметил, как произвел Галицкого в авторитеты: тот хоть и недострадал, но летал. Без авторитетов Левыкин не мог.