Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

— Ах, это, — сказал он. — Ну, это…

— Ничего не «это»! — передразнил Одинокий. — Мы с вами сейчас напишем фельетон, мы такое запузырим, что вы проснетесь знаменитым. Он думал, сволочь, что за пятьдесят рублей купил поэта. Ходил тут в коверкотовых штанах. Мы напомним сейчас ему, кто он был. Я тогда еще понял, что он заигрался. Использовать меня хотел. Сейчас я буду его использовать, этого масона. Я знаю, какой он масон.

Кугельский порадовался, что в редакции, по причине клонящегося к закату рабочего дня, не было никого из ненавистных острословов — Барцева, Стечина. Они вошли теперь в силу, детские их сочинения печатались каждую пятницу, им собирались журнал дать. Они писали явную белиберду, злую, без тени любви к детям, но детям почему-то нравилось. Лучший способ, чтоб тебя полюбили, — не любить, презирать, а Кугельский был душа мягкая, нежная, жаждал любви, умел любить, как никто, — потому, интуитивно чувствуя эту нравственную высоту, все от него и шарахались.

Хорошо, что никто его не видел с Одиноким, и этот запах сырого мяса, которым немедленно наполнялась комната при его появлении… Но, с другой стороны, Кугельскому смертельно надоело править письма, ставить кавычки, клеймить летунов и цигарщиков-перекурщиков, он хотел развернуться, пора было дать настоящий, серьезный очерк. Большой, с фактажом. И то, на что намекал Одинокий, было ценно.

— А что за секта? — спросил он небрежно.

— Гонорар мой, имя ваше, — предупредил Одинокий. — Тогда работаем.

— Да я, собственно, что же, Александр Иванович, — сказал Кугельский и старательно зевнул. — Я не напрашиваюсь…

— Черт с вами, четверть ваша! — рявкнул Одинокий. — Из удовольствия только соглашаюсь, из того, чтобы выскочку потоптать. Он думал — Бога за бороду держит, а я буду сейчас на него хезать. Мне участковый рассказал с Измайловского, я с ним делюсь за место. Он не трогает, я ему отстегиваю. Иногда рассказывает, где чего. Они все у меня вот где. Про всех знаю. Сейчас вам расскажу. Этот урод собрал тут франкмасонский кружок.

— Франкмасонский? — недоверчиво спросил Кугельский. Он знал о масонах только то, что они таились где-то в глубине восемнадцатого века и что Павел I был масон, но это было нечто вроде безделушки, деревянного палаша.

— Самый натуральный. Посвящал баб. Радения, камлания, все один разврат. Набрал старья, безделушек, выдавал за реликвии. Напишите, а я красок подбавлю.

— Понимаете ли, — сказал Кугельский с важностью. — Это же нельзя вот так сразу, так не делается. Газета, знаете, организм. Я должен спросить Плахова. Он криминальный репортер у нас, и на его территорию я, так сказать, без согласования… да и он на мою…

Плахов, конечно, не побил бы Кугельского. Но наговорить неприятностей мог.

— Тьфу, — сказал Одинокий. — К вам в руки сенсация плывет, а вы кобенитесь. Говорил я вам, Кугельский, что вам в «Красном Бердичеве» объявления писать, и это так и есть. Без меня писать не вздумайте, у вас в слоге нет перцу. Я послезавтра приду.

Следующий день Кугельский использовал по максимуму. Вечером он почитал Брокгауза и Эфрона — в разрозненном редакционном экземпляре, по счастью, наличествовал том 36, от Финляндии до Франконии. Все-таки от Одинокого была польза. Разумеется, все надлежало проверить, выспросить у следствия, ибо Одинокий соврет — недорого возьмет, но если правда — тут была золотая жила. Кугельский сделал выписки — ему нравилось, разложив увесистый том под зеленой редакционной лампой, смотреть на себя со стороны. Сидит человек, делает выписки. Культура, тяга к знанию, не то что типичный репортер, умеющий только бегать, а не знающий, где взять главное. Франкмасоны, тамплиеры, выписывал он. Храмовники. Цифры 3, 5, 7 и 9. «Дело всечеловеческой любви». Восходит к Крестовым походам, х-ха. («Х-ха!» он пометил на полях — потомство и этот листочек подошьет к полному собранию: черновики гения поучительны.) Мечтательное золото. Елагинцы. (О елагинцах Кугельский нечто слышал — Елагинский дворец располагался на одноименном острове, и там будто бы тоже собирались какие-то масоны, но их в восемнадцатом году взяли к ногтю; он не помнил, кто рассказывал про это.) С наслаждением выписывал он термины: слияние божества с самим собой. Истечение энергий. Алхимия!!! — три восклицательных знака на полях, и даже взвизгнул. Если все это не ложь, не сведение темных счетов — он сделает из этого фельетон, какого в «Красной» еще не было.

Всю ночь он обдумывал, как позабористей приложить новоявленных масонов, и предполагал даже составить из этого пьесу, а если повезет, то и кинодраму. С утра он отловил Плахова, сочинявшего еженедельный обзор происшествий: два самоповешения, три самоотравления, групповое изнасилование в парке «Сан-Галли» близ завода «Кооператор». Ужасное место был этот Чубаров переулок.