Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

— Ты смотрел картину «Багдадский вор»? — прошептала Варга.

— Нет. А ты?

— С Дугласом Фербенксом, — сказала она. — Уу! Вот там бы я снялась — на Джульяну Джонстон никто бы не смотрел! Она разве танцует? Она танцует как медведь на ярмарке, у нее щиколки толстые.

— Что вы даете мне советы, точно маленькой! — басом выли девушки. — Ведь для меня уже давно решен вопрос! Скажите папеньке, что мы решили с маменькой…

— Что моим мужем будет с Балтики матрос! — угодливо хихикая, блудливо подмигивая, почему-то по-цыгански поводя плечами, подхватил Кугельский.

— Ну что это! — в нос протянул демонический пролетарий. — Что за грубое, я не понимаю, уличное! Давайте петь изящное.

— Два друга повстречалися, друг другу руки жмут! И оба улыбаются и разговор ведут! — завел Плахов, жеманно пожимаясь. — А как вы поживаете? А что вы наживаете? А как у вас — дают иль не дают?

— И так люди днями, днями все ходят истомленными тенями! — подхватил Мелентьев. — В ногах у них дрожание, в руках у них хватание, а в черепе — дают иль не дают!

— Повсюду антимония, повсюду чудеса! — козлетоном пел Плахов. — На окнах гастрономии аршином колбаса! А в каждом переулочке калачики и булочки, они тебе скакают прямо в рот.

— И так люди днями, днями! — завыл Кугельский, не знавший песни, но выучивший припев. Он обожал участвовать в коллективных действиях, всем видом говоря: великий, но простой, особенный, но с вами!

Смысла этих глумливых подвываний Даня не понял, а потому изящества не оценил, но Сюйкин кивал одобрительно: ему, видимо, нравилась «антимония». Дане представился непонятный, страшноватый и скучноватый, но по-своему романтический мир трестов и синдикатов, об устройстве и различиях которых он понятия не имел; мир разрешенных нэпом темных сделок, ресторанных переговоров и робкой, почти стыдливой мухлевки, которой полнилась вся торговля, каждая столовая, любой поезд. В мире частников витал дух аферы, по-своему невинной, даже и честной: нэпманам она не просто разрешалась, но предписывалась. Тот, кто приворовывал, уж по крайней мере не был причастен к грехам более серьезным, вроде заговора; да и какая же, помилуйте, частная инициатива без легкого воровства? Надо было спешить и тут сделать похуже, скомпрометировать себя, чтобы пролетариату было за что их презирать; все частники старались выглядеть попрезренней, чтобы их, не дай бог, не сочли серьезными врагами; мухлевали не ради выгоды, но для соответствия образу, как подросток матерится, чтобы сойти у бандитов за своего. «Дают иль не дают» могло означать что угодно — может, срока, а может, вздохнуть, не говоря уж о бабах, которые тоже могут дать и не дать. Уточнять Даня не стал, не желая обеднять смысл.

— Фу, — сказала Варга. Она быстро напивалась, но пока еще была на стадии прелестного возбуждения: кусала ему ухо и даже зачем-то щипала бок.

— Чего ты? — спросил Даня, подпрыгнув от особенно сильного щипка.

— Тюфяк, тюфяк! — крикнула она.

— Тише.

— А пусть все слушают, мне бояться некого.

Спевши «Бублички», окончательно перешли на изящное: «Последнее танго», с чудовищным ударением на втором слоге, «Губки алые», еще какой-то бред. Двигуб пытался вернуть гостей к пролетарскому репертуару, завел было бесконечную бодягу о том, как родная его мать провожала, но Сюйкин только поморщился, и комсорг послушно заткнулся. Лара с Ригой рыгали, нарезавшись, и бессмысленно подвывали всему. Варга пересела к Плахову и расспрашивала о поездках, Даня взревновал и с тоски пересел к сомнамбулической Татьяне.

— А вы тоже с Кугельским работаете? — спросил он, не найдя лучшей темы для знакомства.

— Я на дому работаю, — поглядев на него с испугом, сказала Татьяна. — Я из бисера плету и еще шью.

— А, — сказал Даня, не забывая коситься на Варгу. — А я учиться буду с осени.

Татьяна не ответила, ее это не касалось.

— Налить вам? — спросил Даня.

Она посмотрела испуганно.

— Ну, налейте.

Она думала, что, выполнив свое намерение, он оставит ее в покое, но Даня не терял надежды с ней разговориться. Совет Остромова насчет установления химических реакций заставлял действовать: не случайно же он попал сюда, случайностей нет.

— Вам тут скучно? — спросил он.

— Мне никогда не скучно, я занята, — ответила Татьяна вяло.

— Чем же? — Это уже было интересно.

— Я думаю, слушаю…

— Что слушаете? Разговоры? Они тут совсем неинтересные.

— Нет, я другое слушаю, — сказала она и вдруг заговорила горячо, быстро, словно разрешив себе наконец выболтаться о главном. — Я каждое утро думаю: с чего начнется? Ведь однажды я проснусь и пойму, что вот оно. Что это есть смертельная болезнь. Я определю сразу. У меня тетка однажды проснулась и сказала: все, от этого я умру. Еще никто не знал, от чего, но она уже в себе ощутила. И через неделю пожелтела, а через три месяца умерла. И я все слушаю, откуда начнется.