Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

Поленов в последнее время переменился. Появилась в нем торопливость, угодливость, хищноватость. Алексей Алексеич не узнавал Поленова. Прежде угрюмый, напоказ застывший в горе, он теперь словно разморозился и оживленно шевелился. Ему что-то замаячило.

Поленов переживал борения. С одной стороны, Остромов был его собственность, и весь кружок создавался, чтобы опрокинуть могущественного врага. С другой же, кружок и опрокидывание врага немыслимы были без привлечения посторонних, и чем скорей соберется Супра, обещанная Остромовым на первом же заседании, тем стремительней падет Морбус. Поленов ходил теперь, присматриваясь.

— С удивительнейшим, — повторил он. — Я думаю, вы очень его оцените.

И он посмотрел на Даню со странной смесью посвященности и угодливой искательности.

Даня не понимал, что такое Поленов. С одной стороны, он несомненно страдал, с другой же — лечил свои страдания наихудшим способом, ненавидя весь мир: вариант, кто бы спорил, действенный, но, как всякое зло, лишь на коротких расстояниях. Горе нельзя вылечить самому, Даня знал это по себе, — полная самодостаточность есть уже сверхчеловечность; нет иного бальзама, кроме чужого сочувствия, однако его-то Поленов отсек, ибо все были ему должны, а кто же любит кредиторов? Инстинктом Даня чувствовал, что предложений этого соседа принимать не следует, но интересные люди… чем черт не шутит. Говорить ему было не с кем, читать некому.

— Что за человек, Константин Исаевич? — спросил он.

— Духовная наука, — лихорадочно заговорил Поленов, радуясь случаю блеснуть новыми познаниями. — Вы не слышали, наверное. (Хороший человек сказал бы: вы слышали, конечно.) Он ставит цель духовного познания. Это будут лекции на дому и потом эксперименты по чтению мысли, передача мысли в другую комнату. Это целый курс лекций, берите, Алексей Алексеевич, рыбку. Угощайтесь, Даня, вы молодой, вам нужно. Еще вот лучок. Удивительные результаты. Я вам настоятельнейше, берите, Даня, картошку, я настоятельнейше. Все, разумеется, согласовано, — он понизил голос, — и разрешено, и это никак не опасно.

— Фокусы? — приподнял бровь дядюшка. Ему неприятно было угощение Поленова, он всегда брезговал подношениями с поминок, а у Поленова были как бы вечные поминки. Расстарался, приобрел сельдя, выставил даже полурыковку. Выражение у него было странное — словно он против воли рекламирует товар, нужный ему самому, но обладатель товара заставляет делиться. — Я знал гипнотизера, выступал даже в общих вечерах. Еще у Берка. У него, знаете, ассистент. Вы говорите мысль ассистенту, на другом конце зала гипнотизер. Ассистент ему говорит: думай, соображай, еще что-то такое. Он в этих словах скрывает как-то вашу мысль, и тот угадывает. Трюк эффектный, на юге многие работали.

— Нет-нет, никакого ассистента, — зачастил Поленов. — Но тут, понимаете… ведь даже вот и комиссар Семашко сказал, что каждый должен заняться совершенствованием и гигиеной. — Цитату из комиссара Семашко подсказал ему Остромов для облегчения вербовки: он понял уже, что люди сегодня шагу не ступят без начальственной цитаты. — Это своего рода духовная гигиена. Он учит, например, как очищаться от вредных мыслей. И я скажу вам, что просто… просто совершенно другая жизнь.

Глаза его нехорошо блеснули.

— Удивительная духовная сила, да берите же, Даня. Ваше здоровье, Алексей Алексеич. Кто не пьет водки, у того ум короткий. Он только что прибыл из Москвы. Его принимали на уровне — ну, вы понимаете. Я не могу даже сказать, на каком. Одно понятно — там сейчас заинтересовались серьезно. Нельзя же все отрицать, чтобы один материализм. Материализм годится при продразверстке, но сейчас-то, слава богу… И кроме того, все имеет научное объяснение. Он просил, чтобы приходили люди, действительно интересующиеся. Особенно молодежь. Это на платной основе, разумеется. Но все совершенно официально. Он имеет разрешение.

— Сходи, Даня, — предложил Алексей Алексеич. — Любопытно. Я помню, Илюша в детстве имел способности, всегда угадывал, куда я мячик спрятал. У нас такой был мячик, — он застеснялся и не рассказал; мячик был кожаный, небольшой, набитый сыпучим, — сувенир из Берна. — Я прятал, а он всегда знал. Может быть, у тебя тоже способности. Это наследуется.

Если что и наследуется, подумал он, то от матери: в Илье никогда не было ровно ничего интуитивного, бессознательного, а за мячиком он подглядывал, — но, может быть, Ада что-то передала? Вот она по-настоящему угадывала мысли…