Элизабет Гилберт - Самая лучшая жена (сборник)

– Карие.

– Вот как. Вообще-то это не в твоем вкусе, Гэсхаус.

– И кожа коричневая.

– Это как?

– Она почти вся коричневая.

– Надо же! – Диана отхлебнула порядочно пива. – Звучит красиво.

Они оба рассмеялись.

– Она классная, – сказал Гэсхаус. – Не ты, конечно, но классная.

– Да я теперь уже не я. Уже нет. Слишком старая.

– Неправда. Вот уж вранье, черт побери. Всегда так приятно посидеть с тобой, Диана. С тобой всегда было приятно посидеть.

– Гм… – хмыкнула Диана. – Ты денег-то скопил хоть сколько-нибудь?

– Пять тысяч долларов у меня в банке лежит.

– Прямо сейчас?

– Ну да.

– Ты же Эду был примерно столько должен прошлой зимой.

– Точно.

– Даже не знаю. Мне так кажется, если кто-то должен кому-то пять тысяч долларов, а в следующую минуту эти пять тысяч у него появляются, это не значит, что этот человек их скопил. Он их просто не успел потратить.

– Может, и так, – кивнул Гэсхаус.

– Ты смотри, не истрать все эти денежки на ту девчонку.

– Перестань, Диана.

– Уж я тебя знаю.

– Надеюсь, да.

– Она тебя Гэсхаусом называет?

– Она меня называет Леонардом. Лее-оо-нард, – протянул Гэсхаус. – Вот как она меня называет.

– Сколько же ей лет?

– Двадцать, – ответил Гэсхаус, глазом не моргнув. Диана промолчала, и он добавил: – На следующей неделе исполняется двадцать один. – Диана опять промолчала, и он сказал: – В следующий четверг, если точнее. Да, сэр. Двадцать один годик.

Диана подогнула под себя ногу и спросила:

– А как ее звать, Гэсхаус?

После недолгой паузы он ответил:

– Донна.

Диана опять промолчала.

– Собираюсь закатить грандиозную вечеринку для нее, если честно, – продолжал Гэсхаус. – Для нее и ее подружек. Для ее маленьких школьных подружек. Черт, ну ты же знаешь, какие они, эти девчонки.

– Гэсхаус, – добродушно проговорила Диана, – мне можешь врать сколько угодно, я не проболтаюсь.

– Диана… – проговорил он, но она небрежно махнула рукой, и он послушно замолчал.

Они долго молчали. Юный Тэннер Роджерс все это время сидел, поставив одну ногу на стул. Он наконец развязал шнурки на одном из своих грязных ботинок и теперь завязывал на конце шнурка разные узелки. Шнурок был слишком короткий, сложные узелки получались плоховато, но зато отлично выходил простой узел, который нужно было завязывать в три приема: кролик обегает вокруг дерева, шмыгает в норку, а потом быстро и крепко затянуть. Диана устремила взгляд на руки сына. Она встала, взяла кривой кухонный нож, положила руку на стол.

– Дай-ка мне свою грязную лапу, – сказала она.

Тэннер протянул матери правую руку. Она крепко сжала его запястье и острием ножа выковыряла из-под ногтя большого пальца Тэннера тонкую полосочку коричневой глины. Вытерла нож об колено, вычистила следующий ноготь, и еще один, и еще. Гэсхаус Джонсон молча смотрел, как она это делает. А Тэннер тоже смотрел на свою правую руку и на нож, а левой рукой сжимал завязанный им узел – спортсменский узел, очень простой, который будет держаться сколько хочешь, но и развязать его просто – стоит только быстро потянуть, когда приспичит или когда он уже будет не нужен.

В старые и очень-очень добрые времена, когда на одной стороне улицы стоял бар «Красный орех», а на другой, прямо напротив, бар под названием «Большие люди», подвыпивший народ каждую ночь гулял из одного заведения в другое. Будто на самом деле было не два бара, а один, непонятно почему разделенный четырьмя полосами Первой авеню, по которой слишком быстро мчались машины.

Хозяйкой «Больших людей» была Эллен, а «Красный орех» принадлежал ее мужу Томми. Они были женаты пятнадцать лет, на тринадцать лет расстались, вместе не спали два года, и их не особенно интересовала технология развода. Томми сам был тем еще пьянчугой. Чтобы кого-то вышвырнули из его бара – нет, такое было попросту невозможно. Ни за драку, ни за то, что рухнул на пол, надравшись до бесчувствия, ни за то, что денег не хватало расплатиться, ни за то, что ты несовершеннолетний. Томми всем делал всевозможные поблажки. У Эллен работали шикарные барменши. Не все ее барменши были такими уж красотками, но некоторые были. У других имелись иные достоинства – умение мгновенно посочувствовать, острый язычок или собственный закоренелый алкоголизм. Когда пьяница общается с барменшей-пьянчужкой, ему не так стыдно за себя. Эллен всегда держала на работе одну барменшу, которая хорошо запоминала имена. Такая работница являлась гарантом гостеприимства. А одна барменша обязательно была грубиянкой, потому что некоторые таких обожают. Да-да, есть люди, которых хлебом не корми, а дай им барменшу, которая толстяков называет «худышками» и одной рукой может взять напившегося вдрызг мужика за шиворот и выкинуть на улицу. Если девица была не из таких, в которых влюбляются в первые же пять минут, Эллен ни за что не приняла бы ее на работу. Это у нее замечательно получалось. Можно сказать, она торговала этим товаром – любовью с первого взгляда. И у Томми дела тоже шли отлично.