Джозеф Хеллер - Видит Бог

А вот хер тебе! Разбежался!

— Нет, мой достойный и верный Урия, — так отвечал я ему. — Сейчас ты вернуться не можешь. Я собираюсь отправить с тобой важные документы, а они будут готовы только к завтрашнему утру. Тебе придется задержаться еще на один день. И на одну ночь. Считай, что ты в отпуску. Твои товарищи по оружию надеются, что ты отдохнешь, расслабишься с женушкой, раз уж у тебя есть такая возможность. Не разочаровывай их. Они желают тебе успеха. Иначе как ты сможешь смотреть им в глаза? Ты же опозоришь их, если не потрудишься на славу над твоей очаровательной, насколько я слышал, женой, не потрудишься, как подобает полноценному мужику. Мне говорили, она уж такая хорошенькая и вся ну просто дрожит от страсти. Ох, оох, ооох, сукин ты сын! Так что топай домой, Урия, да нет, беги! Делай, что тебе говорят. Ступай к жене. К ее титям-митям.

— Я буду нечист, если сделаю это.

— Ну так и будь.

— И целых три дня не смогу сражаться.

— С чего бы? Ты же язычник, даже не еврей, — грубо осадил я его.

— Среди моих лучших друзей есть евреи.

— Иди домой и отхарь жену! — заорал я.

— Жизнью твоею клянусь, — непреклонно заявил он, тряся головой, — и жизнью души твоей…

— Я освобождаю тебя от обета, — объявил я, с трудом умеряя гнев свой и ласково улыбаясь ему. «Ублюдок вонючий», — добавил я про себя. — Ты сможешь сразу вернуться в строй. («Вшивый ты сукин сын!») Так что, прошу тебя, иди домой.

Я придвинулся поближе к Урии, понимающе подмигнул и зашептал ему в ухо:

— Я прямо-таки вижу твою жену, как она лежит, ожидая, вздыхает и задыхается, вся в поту от предвкушения любви, которую она жаждет дать тебе после столь долгого отсутствия. Ах, Урия, Урия, как я тебе завидую, как бы я хотел оказаться на твоем месте, — умасливал я его, говоря на сей раз чистую правду. Никакой змий не нашептывал соблазнов более искусительных, никакой Яго так не усердствовал в пагубных трудах своих. — Готов поспорить, губы ее, как лента алая. Она у меня как будто перед глазами стоит. Чрево ее — ворох пшеницы, обставленный лилиями. Округление бедр ее, как дело рук искусного художника, и груди, как виноградные кисти. О, она прекрасна, возлюбленная твоя, она прекрасна! Спорим, и пятна нет на ней! — Я-то знал, что пятен на ней предостаточно. — Глаза ее — как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве. Зубы — как стадо выстриженных овец. Беги, Урия, ибо возлюбленная твоя будет подобна серне или молодому оленю на горах бальзамических!

— А можно мне все-таки капельку, для опохмелки?

У меня словно землю из-под ног вынули. Я дал ему бутылку. Я понял, что все пошло прахом, хоть и продолжал целый день уламывать его. То еще было удовольствие. Я даже ел и пил с ним, повторяя с полным ртом: «Иди домой, Урия», — собеседником этот болван был таким же утомительным, как Соломон, — а поскольку ни на какие уговоры он не поддавался, я даже заново его напоил. «Урия, иди домой, — приставал я к неуступчивому идиоту, пока не охрип и пока меня самого не затошнило от повторения этих слов. — Урия, а Урия, иди домой жену харить». Но когда наступила ночь, он простился со мной, непоколебленный, и опять улегся спать во дворце, с солдатами стражи, а в свой дом не пошел. Я же сидел и мрачно надирался, пока не прикончил все вино, какое было у меня в спальне.

Что еще оставалось мне делать с Урией, как не то, что я сделал? Разве для единства нации не лучше было замять скандал, грозивший разразиться в нашем правительстве? Кто мог бы обвинить меня за такую попытку? Как выяснилось, Господь мог, если, конечно, Нафан не соврал. Нафану каждую ночь снятся сны обо всем на свете, стало быть, должно же время от времени сниться что-то, хоть отдаленно схожее с правдой. Нафан — единственный известный мне человек, которому снится Бог. Нас же, всех остальных, даже когда мы спим, обременяют дела поважнее.

Не помню, чья это была идея — отправить Урию обратно на войну с Аммоном, чтобы его там убили. Будем считать, что и тут расстарался Дьявол, хотя на Нафана, когда он явился ко мне с дурными вестями о предстоящих ужасах, этот довод впечатления не произвел. Но, разумеется, именно я отправил Урию назад с письмом к Иоаву, в котором говорилось: «Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер». Иоав подчинился, поставив Урию на таком месте, о котором знал, что там храбрые люди, и пало несколько из народа, из слуг моих; был убит также и Урия Хеттеянин.

Так Урия Хеттеянин стал еще одним в длинной истории войн человеком, патриотически отдавшим жизнь свою за царя и отечество.